Борухомъ занесъ его въ поле и положилъ на траве”. Несмотря на то, что, по донесенiю Шломы
Мисановича, въ дело были замешаны многiе евреи, кaкъ напр., раввинъ и его жена, старшины и
Борухъ, уголовному суду были преданы только Лейба и Фроимъ. Вызванный въ заседанiе суда
Шлома не разъ и не два подтвердилъ свое прежнее показанiе, при чемъ совершенно добровольно
заявилъ еще: “я признаюсь въ этомъ вследствiе дневного и ночного виденiя: то дитя всегда предъ
моими очами являлось живымъ”. Лейба и Фроимъ, напротивъ, упорно не сознавались: они
упорствовали даже, будучи на пыткахъ трижды растягиваемы и огнемъ мучимы. Тогда судъ
приказалъ подвергнуть ихъ повторной пытке. Но и на этотъ разъ они ни въ чемъ не призналисъ, а
только кричали: “хоть бы вы приказали сжечь насъ на уголь и рубить на части, ничего не
покажемъ, ибо ничего не знаемъ”. Тогда судъ, следуя праву Магдебургскому, потребовалъ, чтобы
свидетель еврей Шлома вместе съ четырьмя христiанами присягнулъ въ томъ, что дитя,
действительно, убито евреями. Они немедленно присягнули. После этого судъ приговорилъ Лейбу
и Фроима къ обезглавленiю. 28 Мая приговоръ этотъ былъ приведенъ въ иcпoлнeнie [ 85 ]. Тело
замученнаго младенца было торжественно погребено въ Кодневскомъ костеле. Въ 1713 году на
могиле поставленъ памятникъ съ соответствующей надписью на латинскомъ языке [ 86 ].
Въ 1699 году въ Цеханове евреи были казнены на площади предъ синагогою за то, что,
опоивъ молодого человека христiанина, выпустили изъ него кровь и уморили [ 87 ]. 9-го Августа
1700 года литовскiй трибуналъ разбиралъ дело объ убiенiи евреями находившейся у нихъ въ
услуженiи христiанской женщины, якиманской мещанки Марины Даневской-Ахвановичъ. Она
была беременна и уже близка къ разрешенiю отъ бремени. Несмотря на это евреи предъ своею
пасхою, именно 23 Марта 1697 года, жестоко измучивъ ее, умертвили. Трупъ ея временно спрятали
въ бане и держали обмытымъ, желая, очевидно, въ удобное время выбросить его въ какое либо
другое место. После произведеннаго освидетельствованiя оказалось на теле замученной много
различныхъ ранъ, колотыхъ и резаныхъ, а именно: на вискахъ какъ будто ударъ отъ обуха, горло и
лицо изрезаны ножами, на руке и пальцахъ, а также на ногахъ, ниже коленъ, на голеняхъ, жилы,
суставы проколоты и порваны ланцетами и шилами; перерезавъ своей жертве грудь, евреи
выпустили изъ нея кровь; животъ пробили; шею завязали въ три узла такъ, что по смерти едва
можно было развязать; повидимому сначала душили, а потомъ уже убили ее [ 88 ].
12-го Апреля 1710 года, въ Белой, недалеко отъ дома, въ которомъ проживалъ еврей Зеликъ,
было найдено тело зверски замученной девочки. Все оно было исколото какимъ то орудiемъ,
вроде шила или гвоздя; на щекахъ, за ушами и подъ коленями, для выпущенiя крови были
открыты жилы. Случайно въ сарае еврея Зелика было найдено платьице несчастной девочки.
Подозренiе пало на еврея, котораго арестовали и заключили въ тюрьму. Потомъ следствiемъ было
обнаружено, что жиду продалъ эту девочку за двадцать грошей какой то пропойца. Евреямъ для
мацы нужна была христiанская кровь, – и ребенокъ сталъ жертвою еврейскаго изуверства.
Въ 1705 году, предъ своею пасхою, евреи замучили трехъ христiанскихъ детей въ Гродне,
въ Цемейлеве и Рженсонове. Въ 1713 году въ Сандомире евреи обезкровили, искололи и
умертвили юношу христiанскаго Георгiя Красновскаго [ 89 ].
20 Марта 1747 года два пастуха – Панко и Кенейчукъ – изъ села Михнова, близъ г. Заславля,
совершенно случайно нашли тело замученнаго человека въ лозахъ за Загалихскимъ бродомъ,
недалеко отъ еврейской корчмы. Оно было втоптано въ болото, между кочками, и прикрыто
навозомъ. Пастухи тотчасъ же дали знать объ этомъ Луцкому лесничему, а лесничiй –
подстаросте, который, призвавъ къ себе изъ с. Михнова шесть человекъ жителей, приказалъ имъ
привезти найденный трупъ въ Михново. Только съ трудомъ трупъ былъ вытащенъ изъ болота.
Глаза и ротъ убитаго были завязаны портками, а на шее была веревка. Въ Михнове трупъ оставили
въ сарае тамошняго священника, где онъ и пролежалъ ночь. На другой день собралась большая
толпа народа, чтобы посмотреть на убитаго. Пришли и четыре еврея. Какой то поповичъ Гантя
первый высказалъ подозренiе на евреевъ: “Ваше это дело”, – сказалъ онъ присутствовавшимъ тамъ
евреямъ: “евреи это сделали”. Евреи стали спорить и шуметь. Въ этотъ моментъ на трупе убитаго
повсюду показалась кровь, на что все обратили вниманiе съ удивленiемъ. Вскоре тело было
перевезено въ Заславскiй замокъ и было приказано произвести осмотръ его съ подробнымъ
указанiемъ ранъ. Оказалось, что покойникъ былъ не просто убитъ, а замученъ на смерть жестокими
истязанiями: на правой руке у него были отрезаны все пальцы; жилы до самаго локтя и кость
перебиты; на левой руке отрезаны три пальца; жилы до подмышки выпороты; кость сломана;
плечо перебито; на левой ноге отрезаны три пальца, а съ двухъ сорваны ногти; нога насквозь
пробита; на икре выпороты жилы до самаго колена; на правой ноге кожа на икре содрана; зубы
выбиты. По подозренiю въ совершенiи этого преступленiя было привлечено къ допросу восемь
евреевъ: 1) Зорухъ Лейбовичъ, 2) Гершонъ Хаскелевичъ, 3) Лейба Мордховичъ, 4) Мордхо
Янкелевичъ, 5) Мошко Маiоровичъ, 6) Герцъ Маiоровичъ, 7) Берка Абрамовичъ и 8) Абрамко
Ароновичъ. Такъ какъ добровольно они не признали себя виновными, то были арестованы и
посажены въ тюрьму, по разнымъ камерамъ, а Лейбовичъ былъ заключенъ даже въ фольварке.
Посидевъ лишь несколько часовъ, Лейбовичъ [ 90 ] позвалъ къ себе подстаросту и объявилъ ему,
что злодеянiе совершено не иными какими либо евреями, а следующими: сыномъ михновскаго
арендатора Хаскеля, ключникомъ Хаскеля и загалихскимъ корчмаремъ Мордкомъ Янкелевичемъ,
проживающимъ въ корчме, надъ бродами. Дело было такъ, сказалъ Лейбовичъ: со среды на
четвергъ, после Гамановыхъ дней, на другой неделе, я былъ посланъ михновскимъ арендаторомъ
съ курами къ Белогрудскому резнику. Возвращаясь изъ Белогрудка въ ту же среду, уже вечеромъ,
мимо загалихинской корчмы, я заметилъ, что ворота, двери и окна закрыты. Изъ корчмы довосился
крикъ, какъ будто голосъ какого то человека. Никакихъ словъ я не разслышалъ. Тамъ за стеной я
слушалъ около часу, но не могъ узнать, кто тамъ кричалъ. Раздастся крикъ и умолкнетъ, и такъ
повторялось несколько разъ. Меня охватилъ великiй страхъ, и я уехалъ съ курами въ Михново.
Вернувшись къ арендатору, я не засталъ дома ни сына арендатора, ни ключника. Передавши
хозяину куръ, я отправился на мельницу. Когда я на разсвете пришелъ къ арендатору, то засталъ
сына и ключника. Я спросилъ, где они были. Сынъ арендатора ответилъ: “я былъ въ Покощевке,
цедилъ тамъ панскую горелку”. А ключникъ сказалъ: “я былъ въ Белогрудке на молитве”. На
этомъ разговоръ и кончился. На другой день въ Михново прiехалъ корчмарь загалихской корчмы.
Я спросилъ у него: “кто это кричалъ у тебя въ среду”е Корчмарь ответилъ: “Белогрудскiе
крестьяне ехали изъ лесу, выпили по порцiи горелки и стали шуметь”. Я оставилъ корчмаря въ
покое, – и такъ продолжалось до сихъ поръ. Когда тело покойнаго было приведено къ
михновскому священнику, тогда люди стали сходиться; чтобы посмотреть на убитаго. И я съ ними
виделъ убитаго, но въ то время кровь изъ его тела не текла. Я вернулся къ своей работе. Спустя
часъ или несколько более, сынъ арендатора, ключникъ и загалихскiй корчмарь пошли посмотреть
убитаго, говоря: пойдемъ туда и посмотримъ – не еврей ли убитъ”. Когда они подошли къ
покойнику, изъ тела убитаго выступила невинная кровь. Такъ разсказывали люди изъ общины, и я
слышалъ отъ нихъ, что кровь текла изъ трупа. Въ самую субботу евреевъ позвали въ засланскiй
замокъ. Въ субботу же, какъ только отошелъ шабашъ, арендаторъ, его сынъ и ключникъ поехали
на всю ночь, но никуда не могли попасть, целую ночь ездили, блуждали по полямъ и болотамъ, а
на разсвете вернулись въ Михново. По возвращенiи, сынъ арендатора поехалъ въ Покощевку, а
ключникъ – въ Любаръ. Ко мне арендаторъ прислалъ мальчика съ приказанiемъ – седлать коня. На
мой вопросъ: “куда поедемъ”е арендаторъ ответилъ: “я поеду въ Заславъ, къ Берку Авросеву, и
тамъ буду выжидать, что произойдетъ. Ты поедешь со мною, чтобы я где-либо не попалъ въ воду”.
Подходя къ коню, арендаторъ отъ волненiя и страха упалъ на землю. Я поднялъ его и посадилъ на
коня. Мы поехали по дороге на Мыслятинъ. Подъезжая къ Мыслятину, арендаторъ сказалъ мне: “я
поеду въ городъ, къ Берку Авросеву. Если что-либо будетъ нужно, ты тамъ найдешь меня”. Я
вернулся въ Михново”.
19-го апреля въ заседанiи суда Зорухъ Лейбовичъ повторилъ все сказанное имъ
подстаросте. Его показанiе еще не заключало въ себе определенныхъ уликъ, а ограничивалось
только догадками и предположенiями; по словамъ судебнаго декрета онъ “tilko ze blakal jezykiem”
(только мололъ языкомъ). Темъ не менее судъ прiобрелъ уверенность, что следствiе попало на
верный путь. Въ заседанiе вызваны были вторично къ допросу все заподозренные евреи. Но ни
Пирамида