мации они утратили всякое дохристианское религиозное значение, и символика чаши
власти, возвышенная Граалем, стала частью средневековой христианской эзотерики на
то короткое время, пока последняя существовала. Нужно также понимать, что не всегда
само собой разумеется, что нельзя подчинить тем же методам или критериям анализа
и комментирования тексты мифологические, литературные и фольклорные.
Позволительно соответственно предположить, что влияние бретонских и валлий-
ских бардов было определяяющим в эпоху, когда франкоговорящий герцогский двор
Бретани имел постоянные отношения с основными дворами Европы, от Анжу до Шам-
пани и от Англии до Германии. Есть основания также предположить, что передача ар-
туровского материала произошла до упадка бретонских бардов, который в середине XV
века уже давно был свершившимся фактом (barz в среднебретонском означало только
«мим, менестрель»). Все это относит нас к XI-XII векам, и Мария Шампанская, Кретьен
де Труа, Вольфрам фон Эшенбах и Вальтер фон дер Фогельвейде показывают, что
кельтское влияние могло иметь место.
Что касается их происхождения, артуровские тексты однажды станут неисчер-
паемым источником точных сведений, которые дополнят и подтвердят островные дан-
ные. Но также будет необходимо предварительно подтвердить ирландским сравнением
подлинность кельтского или даже индоевропейского происхождения сюжетов. Кто, на-
пример, подумает, что у сюжета с рыцарем, охраняющим фонтан, есть эквивалент, без
сомнения далекий, но все же эквивалент в греческом сюжете с Амиком, охраняющим
воду, у Феокрита? Здесь мы вступаем в мало исследованную область.
Нужно подчеркнуть контраст между источниками: тогда как Ирландия никогда не
экспортировала свою мифологию, считавшуюся филидами национальной историей,
Уэльс и Бретань были исходными точками, откуда распространились артуровские сю-
жеты, сконцентрированные в том, что валлийская литературная традиция содержала в
четырех ветвях «Мабиноги» и нескольких периферийных преданиях, иногда неспра-
ведливо называемых «сказками». Ибо не все артуровские сюжеты засвидетельствова-
ны в «Мабиноги», но все они несомненно кельтского и индоевропейского происхожде-
ния.
Все артуровские сюжеты непосредственно перешли из мифологического в лите-
ратурное состояние, сохраняя привкус чудесного. В любом случае, речь не идет об ис-
торических эпизодах, но о совокупности фактов, которые принадлежат мифу в глубо-
чайшем смысле этого слова. Утверждали, в пользу некоторой второстепенной историч-
ности, что король Артур носил имя латинского происхождения (Artorius) и действитель-
но правил в V-VI веках. Этот исторический факт вполне возможен, однако его невоз-
можно ни подтвердить, ни опровергнуть, но важно здесь не это, важнее пара Артура и
Мерлина, короля и прорицателя (занявшего место друида), которая несмотря на уже
давнюю христианизацию, воспроизводит и поддерживает древнюю кельтскую схему
власти, выраженную в согласии духовной власти и временного могущества. В
кельтском бриттском регионе Артур – это эквивалент Царя Мира, а его жена Гвенвивар
– это аллегория, воплощение власти, как королева Медб в Ирландии.
Невозможно точно локализовать легенду: в кельтском масштабе она универсаль-
на, но и средневековые волшебные повести – это не просто сказки из фольклора. Фон-
тан Барентона – это мифологический аналог чудесного источника Шегаш в ирландской
мифологии, а весь Броселианд – это кельтский nemeton.
Глава третья
ДУХОВНЫЙ МИР КЕЛЬТОВ
I. Традиция и религия.
1. Метафизика, философия и друидизм.
В своем труде «Кельты и кельтская цивилизация» (Les Celtes et la civilisation
celtique), выпущенном в 1932 г., при том, что концепция, организация и основа редакции
которого относятся ко времени до 1914 г., Анри Юбер рассматривал религию как эле-
мент, и не самый определяющий элемент, социальной организации. Ничем иным, как
современной точкой зрения, было обусловлено содержание этого труда, посвященного
материальной цивилизации и ее культурным следствиям или приложениям. Анри Юбер
считал себя поочередно археологом, этнологом, социологом, лингвистом, а также и
главным образом историком, но не историком религий, в том смысле, в каком это пони-
мал Жорж Дюмезиль поколением позже, и как мы понимаем сейчас. Юбер не посвятил
ни строчки изучению метафизики (конечно проблематичной темы, если судить по со-
хранившимся документам) или философии (еще более сомнительной темы!). Между
1900 и 1950 гг., когда работы Жоржа Дюмезиля не были признаны – или просто извест-
ны, столь велико было общее неведение, – ни археологу, ни даже специалисту по
кельтской лингвистике, ни a fortiori кому-либо другому, не могло прийти в голову, что
древние кельты могли быть хранителями высокой мысли. «Философия» друидов была
– и в известной степени остается до сих пор – предосудительным увлечением кельто-
манов (см ниже стр. 174-183). Сейчас верят, подобно Бергсону, что религия образуется
обществом, а не общество организуется по религиозным принципам. Тут есть элемен-
тарное противоречие в методе и отсутствие смысла.
В целях нашего исследования необходимо поменять местами отправные понятия
хотя бы для того, чтобы проявить уважение к самым элементарным традиционным и
религиозным принципам и усмотреть в кельтском обществе отражение метафизических
взглядов друидов, создавших человеческое общество по образу общества божествен-
ного, земными представителями которого они являлись. В любом случае, уточним нашу
формулировку: совершенно неважно, удалось ли им это или нет в материальном смыс-
ле. Важна не материальность факта, а соотношение между религиозной концеп-
цией и человеческой организацией, и наше осмысление этого соотношения. От-
крытие соответствий в религиозном словаре кельтских языков и санскрита, сделанное
Вандриесом в 1918 г., на самом деле, ни к чему не приведет, если эти соответствия не
присутствуют в религиозной идеологии. Для историка важна не фантазия, а строжай-
ший исторический метод, позволяющий ему не только изучать факты, – и ничего кроме
фактов – но и постигать современную им идеологию.
Поэтому воздержимся от утверждения, что кельтская традиция есть «филосо-
фия». Ибо если последний термин как нельзя лучше подходит к определению греческой
мысли, распространившемуся на весь Запад, то он не адекватен по отношению к кель-
там, потому что у них просто не было кельтской философии. Кельтская традиция, кото-
рая начинает приоткрываться для нас благодаря целому ряду сравнительных исследо-
ваний, несводима к какой бы то ни было системе, поскольку ее «активность» всеобъем-
люща и универсальна. Пытаясь дать ей приблизительное определение в современных
терминах, мы сказали бы, что это не аристотелевская философия, что это форма рас-
суждения, независимого от логики греческой мысли и доступного для нас лишь в той
мере, в какой мы способны истолковать изобразительные и письменные символы, на
которых оно основывается. С другой стороны, мы можем углубить их понимание по-
средством внутреннего сравнения, а затем сравнения внешнего, сопоставляя их с дру-
Пирамида