«смешения» с автохтонным населением, о котором мы ничего не знаем. В крайнем слу-
чае можно предположить, что неолитическое население выучило кельтский. Насколько
же далеко вглубь веков мы можем зайти? Очевидно одно: мы привыкли описывать
флективные, агглютинативные или изолирующие языки, которые функционируют в за-
висимости от существующих систем, узнать общее происхождение которых немыслимо.
Между тем, всякая дисциплина начинается с метода, или, скорее, с идеи. Вот как
воспринимал свои исследования Франц Бопп (Franz Bopp, Grammaire compar?e des
langues indo-europ?ennes, Paris, 1866, tome I, pp. 1-2):
В моей работе я хотел бы дать описание организма различных языков, на-
званных в заглавии, сравнить в них схожие данные, исследовать физические и ме-
ханические законы, управляющие идиомами, и исследовать происхождение форм,
выражающих грамматические отношения. Мы воздержимся от комментариев по
поводу тайны корней, или, другими словами, причины, по которой та или иная из-
начальная концепция обозначается так, а не иначе; например, мы вообще не рас-
сматриваем вопрос, почему корень I означает «идти», а не «останавливаться», и
почему фоническая группа STHA или STA означает «стоять», а не «идти»?
Эти строки были написаны в начале прошлого века, и они не могут служить осно-
вой для обсуждения или доказательства. Однако намерения лингвистов в своей основе
не изменились. В каком положении мы находимся сейчас? Вот краткое определение
индоевропейского языка из книги Жана Одри (Jean Haudry, L’indo-europ?en, Paris, 1980,
p. 3):
Это не зафиксированный в источниках язык, существование которого нужно
постулировать, чтобы объяснить многочисленные и точные соответствия, ко-
торые отмечают в бoльшей части языков Европы и во многих языках Азии.
Один ссылается на механизмы языка, позволяющие исследовать происхождение
форм, другой – на соответствия, объясняющие языковое единство Европы. Методоло-
гические формулировки меняются, но не меняется их содержание: речь всегда идет о
критериях определения функционирования и происхождения, и, наконец, реконструк-
ции. Результатом, в основном, бывает гигантское этимологическое сооружение из са-
мых разных материалов, но, как необходимо подчеркнуть, чаще всего санскритской или
классической архитектуры. Индоевропейская лингвистика (включая языки и школы ис-
следования) остается отмеченной ее недавним происхождением, а именно открытием
индоиранских языков в конце XVIII в., тогда как все интеллектуальные начинания фило-
логов еще несут отпечаток вторичного открытия классических латинского и греческого
эрудитами эпохи Возрождения.
Во всех этих процессах кельтские языки почти не участвуют по причинам, кото-
рые по большей части не имеют отношения к филологии и связаны с отсутствием нор-
мального преподавания кельтских языков в лицеях и университетах. Непоправимая
слабость, или, скорее, ненормально малая роль кельтских языков в большей части, ес-
ли не во всех работах по индоевропеистике – это факт, который нужно подчеркнуть в
начале обзора этого вопроса. Не говоря уже о том, что кельтологов, специализирую-
щихся на древних языках, и занимающих место в университете, можно пересчитать на
пальцах одной руки, по крайней мере во Франции, и трудно сказать, что их исследова-
ния окружены уважением и поддерживаются.
Представляют ли санскрит в частности и индоевропейский в целом, такой, каким
он был реконструирован, с добавлением небольшого количества греческого и латинско-
го языков, основу, которая должна быть известна специалисту, или просто изучающему
индоевропейский язык? Не был ли кельтский язык чем-то маргинальным или «суб-
стратным»? Стоит ли так упорно его игнорировать? Это вопрос, на который мы хотим
дать адекватный ответ, хотя бы на элементарном уровне этой книги. Нам представля-
ется достаточно очевидным, что индоевропейский язык, реконструированный эрудита-
ми XIX и XX вв., совсем не похож на идеал совершенства, который предполагает сово-
купный смысл самозвания санскрита samskrta «богатый, завершенный, совершенный».
Индоевропейский язык, напротив, является не гипотезой, а всего лишь понятием, от-
талкиваясь от которого создают системы и доктрины.
В то же время, индоевропейский язык – это не только название, но и количество,
и географический ареал. Современные европейцы часто смешивают язык и государ-
ство, несмотря на очевидные примеры многоязыковых государств (Канада, Швейцария,
Бельгия, СССР и даже Великобритания, Франция и Италия). В конце XIX века, по при-
чинам, которые нам не стоит здесь анализировать, значительное число граждан Фран-
ции, наделенных гражданскими правами, не говорили ни слова по-французски. Если
бoльшая часть кельтов (ирландцы, бретонцы, валлийцы, шотландцы) забыла свой род-
ной язык, поскольку он был для них препятствием для нормального социального про-
движения, это не означало того, что они перестали быть бретонцами, ирландцами,
валлийцами или шотландцами, это означало, что они лишались языкового оправдания
и убеждения для существования их этноса.
У семьи бедные родители (кельтские и балтийские языки, например), которые
мало преуспели, но, в целом, она многочисленная, богатая и могущественная. Здесь
мы затрагиваем основное противоречие: тогда как, для исследования прошлого, мы
будем говорить об отсутствии общей истории, однако мы скажем о всем протоистори-
ческом периоде, детали, которого нам неизвестны, что индоевропейский феномен яв-
ляется в основном лингвистическим и религиозным. Поскольку этот факт очевиден,
может показаться бессмысленным писать о том, что индоевропейские языки образуют
большую семью, которая на протяжении веков заняла почти всю Европу, Америку, су-
щественную часть Азии, Африки и Океании. Таким образом, нет лучше доказательства,
что лингвистические данные по большей части не зависят от данных этнических и ра-
совых. В самой Европе неиндоевропейские народы, сохранившие свой язык, финны,
венгры, баски, достигли этого ценой полной ассимиляции образа жизни и мысли.
Современная культурная значимость индоевропейской семьи языков, зависящая
от экономических и политических факторов, такова, что почти каждый в современном
мире говорит «по-индоевропейски» или находится под индоевропейским влиянием.
Распространение не было равным для всех языков семьи (английский занял лучшую
часть), в нем не было никаких империалистических претензий: вовсе не во имя индоев-
ропейского языка русский язык распространился на всю Сибирь, а английский, фран-
цузский, испанский и португальский – в Новом Свете. Вовсе не пангерманизм, а воен-
ное, экономическое, политическое, культурное и демографическое превосходство сде-
лало силу распространения немецкого языка непреодолимой и превратило его в XIX
веке в общий язык Центральной Европы.
Мы не будем делать вид, что протоистория была идиллическим периодом, когда
уважалось такое недавнее понятие, как «права человека»: индоевропейский человек,
как и все подобные ему неиндоевропейцы, проявлял естественную для человеческого
рода агрессивность. Но мы воздерживаемся здесь от всяческих рассуждений о полити-
ческом или историческом порядке. Поэтому в качестве комментария отметим, что не-
мецкий термин indogermanisch появился в XIX веке, когда наиболее известные пред-
ставители немецкой филологической науки были уверены, что германцы – это самые
чистые индоевропейцы. Этот термин, но не подобная уверенность, присутствовал в
Пирамида