достаточными - мы думаем, - чтобы иметь право
чувствовать себя компетентным для установления
правильного взгляда по этому весьма сложному вопросу.
Мы общались с факирами, святыми людьми Индии и
видели, как они сообщаются с питри. Мы наблюдали
собрания и modus operandi воющих и пляшущих
дервишей; были в дружеских отношениях с марабутами
европейской и азиатской Турции, и мало осталось секретов
у заклинателей змей Дамаска и Бенареса, которых нам не
удалось бы изучить. Поэтому когда ученые, у которых не
было возможности и случая жить среди этих восточных
фокусников, и которые в лучшем случае, могут судить
только поверхностно, - говорят нам, что в их
представлениях нет ничего, кроме трюков
фокусничества, - мы не можем не чувствовать глубокого
сожаления за такие поспешные заключения. Что такие
претенциозные заявления делаются без тщательного
анализа сил природы, и в то же самое время проявляется
такое непростительное пренебрежение к вопросам чисто
физиологического и психологического характера, и что
поразительные феномены отрицаются без исследования и
безапелляционно - это есть проявление
несостоятельности, сильно отдающее робостью, если не
моральным уклонением.
Поэтому, если мы когда-нибудь получим от какого-
либо современного Фарадея то же самое едкое замечание,
которое было сделано годы тому назад одним
джентльменом, когда, больше по причине искренности,
нежели вследствие хорошего воспитания, он сказал, что
"многие собаки обладают большей способностью к
логическим выводам, нежели некоторые спиритуалисты"
[77], то мы боимся, что нам придется на этом настаивать.
Оскорбление не есть аргумент и, менее всего,
доказательство. Тем, что Гёксли и Тиндаль обозвали
спиритуализм "унизительным верованием" и восточную
магию "фокусничеством" - тем они не могут отнять от
истины ее достоверность. Скептицизм, исходит ли он из
ученых или из невежественных мозгов - не в состоянии
опрокинуть бессмертие наших душ - если бессмертие есть
факт - и не может ввергнуть их в посмертное
уничтожение. "Рассудок подвержен заблуждениям", -
говорит Аристотель; то же самое и с людскими мнениями;
и личные взгляды наиболее ученого философа часто
бывают более склонны оказаться неправильными, чем
здравый рассудок его собственного неграмотного повара. В
"Сказках о нечестивом калифе" Барачиаса Хасан Оглу
аравийский мудрец ведет поучительную беседу.
"Берегись, о, мой сын, самообольщения", - говорит он. - "Оно
чрезвычайно опасно вследствие своего приятного опьянения. Пользуйся
собственной мудростью, но научись уважать мудрость своих отцов тоже.
И помни, мой возлюбленный, что свет истины Аллаха часто гораздо
легче проникает в пустую голову, нежели в голову, набитую ученостью
настолько, что много серебристых лучей не могут туда попасть за
недостатком места, как это произошло с нашим чересчур мудрым
кадием".
Эти представители современной науки на обоих
полушариях, кажется никогда не проявляли больше
презрения и горьких чувств к неразрешимой тайне, нежели
с тех пор, как мистер Крукс приступил к исследованиям
феноменов в Лондоне. Этот храбрый джентльмен был
первым, кто представил публике одного из тех якобы
"материализованных" часовых, которые охраняют
запретные врата. Следом за ним несколько других членов
ученой корпорации проявили редко встречаемую честность,
соединенную со значительной храбростью, которую, ввиду
непопулярности исследуемого предмета, можно считать
героической, и приступили к исследованиям феноменов.
Но, увы [78, с. 25] хотя дух, действительно, хотел, но
смертная плоть оказалась слаба. Они не могли вынести
высмеивания, и таким образом тяжелейшее бремя легло на
плечи мистера Крукса. Отчет о плодах, какие этот
джентльмен пожал со своих беспристрастных
исследований, и о благодарности, какую он за это получил
от своих собратьев ученых, можно найти в его трех статьях
под заголовком "Исследование явлений спиритуализма".
По истечении некоторого времени члены Комитета
Диалектического общества и мистер Крукс, который
применил к своим медиумам наиболее жесткие
контрольные средства, исключающие обман, были
вынуждены под давлением нетерпения общественности
сообщить в немногих словах, что они видели. Но что могли
они сказать, кроме правды? Таким образом, они были
вынуждены признать: 1. Что феномены, по крайней мере,
те, которым они являлись свидетелями, были
неподдельные, и что подделывать их было невозможно;
таким образом было наглядно доказано, что проявления
какой-то неизвестной силы могут быть произведены и были
произведены. 2. Что были ли эти феномены произведены
развоплощенными духами или аналогичными им
существами, - они не могут этого сказать, но что эти
манифестации, совершенно разрушающие многие
предвзятые теории, касающиеся естественных законов, -
происходили, это было неотрицаемо. Некоторые из этих
феноменов произошли в их собственных семьях. 3. Что
несмотря на их объединенные усилия, направленные к
противоположному, кроме установления неоспоримого
факта реальности феноменов и "проблесков от процессов
природы, не уложившихся еще в закон" [78], они,
пользуясь выражением графа де Габалиса, "не могут
отличить головы от хвоста в этом деле".
Пирамида
