обрыве высокой прибрежной гряды; над ними, уже на гребне -
просторный и торжественный храм, а еще выше - подобно золотой
вершине вознесенная в синеву великолепная ротонда с царственным
куполом. Это был проект Александра Витберга - молодого, почти
никому не известного, даже не питомца Академии художеств. И в
императоре заговорил тот, чье тончайшее художественное чутье,
высокий вкус и эстетическая окрыленность способствовали подъему
русской архитектуры до ее зенита, а столицу превратили в один
из красивейших городов мира. Проект был высочайше утвержден
мимо всех проектов прославленных академиков, и в 1817 году в
Москве на Воробьевых горах, при стечении пятисот тысяч человек,
после торжественного молебствия с участием нескольких сот
иерархов церкви, в присутствии царя, был заложен храм Тела,
Души и Духа.
Но год проходил за годом, а замысел не воплощался.
Песчаный грунт Воробьевых гор не мог выдержать тяжести столь
грандиозного сооружения. Витберг был отстранен от руководства
строительством, работы приостановлены. На Воробьевых горах
по-прежнему шумели березы и шелестели пустынные поля.
А он?
Внутренняя тревога гнала его с места на место, из одного
дворца в другой, из города в город. В распутицу и метель, в
стужу и зной мчалась, пугая прохожих, императорская карета по
полудиким губерниям, по жалким приземистым городам, по
штампованным на одно лицо военным поселениям. Один за другим
восходили и опускались за свинцовый горизонт годы скорбной и
уединенной работы духа внутри самого себя.
Но человека с таким душевным строем, каким был Александр,
человека, чья совесть истекала кровью, как от величайшего
преступления, от того, через что другой перешагнул бы, не
замечая; человека, убедившегося за двадцать лет царствования в
невозможности озарения государственности светом высших начал;
человека, осознавшего на своих плечах тяжесть религиозного и
этического долга за всю династию и за всю страну; человека,
издавна задумывавшегося над высшей правдой иноческого пути и,
следовательно, над искупительным смыслом отречения от престола,
- такого человека эта работа духа неотвратимо должна была
привести к выводу, переворачивающему жизнь в самых ее основах и
уводящему судьбу из поля зрения истории в сумрачную и
таинственную даль.
ГЛАВА 4. ПОДВИГ
- Государственность отягощена первородным грехом; озарить
ее невозможно. - Вот в какую формулу, мне думается, мог бы он
облечь субъективный опыт царствования, невольно пользуясь
традиционными понятиями христианства.
Он сам - и как монарх, и как нарушитель в кровавую ночь на
12 марта этических основ ради благополучия и себя самого, и
своей державы, - он сам вдвойне стал носителем этого
первородного греха аморальной государственности. Он чувствует
себя ответственным и за тех, кто царствовал до него, и за тех,
кому суждено царствовать в будущем. Может ли он эту
ответственность оправдать, оставаясь на престоле? Но то
облагораживание государства, какое вообще осуществимо
практически, грозит расшатыванием всех скреп, революционным
взрывом, крушением всего. К какому-либо иному просветлению нет
объективных путей; да у отцеубийцы все равно не было бы на то
субъективного права.
Есть иная правда - надгосударственная. Единственная, в
которой он незыблемо убежден. Покаяние - любовь - духовное
делание для человечества во имя Божие.
Что же: торжественное отречение от престола ради
монастыря? Но он - не Карл V. Превратить интимнейшую драму
судьбы и души в театрально-мистический маскарад на глазах всего
мира... О, только не это! Монастырь - да, но уйти так, чтобы об
этом не подозревал никто. Оставить державу тем, кто еще молод,
исполнен сил, не знает угрызений совести, не заклеймен
преступлением, не догадывается об этих страшных дилеммах этики
и религии. Уйти! Уйти безвестным странником, по пыльным
дорогам, из села в село. Какой для него отрадой было бы просить
милостыню! Но он лишен права даже на это. Богатейший из
монархов земного шара, в нищенском рубище, клянчит грош у своих
подданных: что за недостойная комедия!.. Нет. Посвятить в тайну
двух-трех людей - без этого не удастся ничего устроить, - в том
числе императрицу Елизавету. Она поймет. Она оправдает и
поможет. И уйти так, чтобы все 40 миллионов подданных думали,
что он почил. Чтобы закрытый пустой гроб был опущен на глазах у
всех в усыпальницу царского дома.
Когда-то, в минуту величайшей опасности для его страны, он
обмолвился, что лучше отпустит себе бороду и уйдет в сермяге по
дорогам, чем покорится врагу. И вот наступило время не слов, а
дел. Враг теперь - не император французов, а сам демон
великодержавия, но уйдет он от него именно так. В армяке или в
чуйке, как простой мещанин, доберется до намеченного монастыря.
Постригаться ему еще рано: сперва нужен послух. Поступить в
послушание к одному из подвижников, которые прославили себя
мудростью и чистотой жития. Молиться всю оставшуюся жизнь,
очищая себя и искупая. Молиться за Россию. За грешный, кровавый
царский род. За просветление его; за умудрение его; да минует
внуков и правнуков чаша возмездия! А если этого не суждено,
пусть зачтется им на суде загробном эта малая лепта, которую
принесет он. За них! за всех! за весь народ, уже покрытый тенью
чего-то неведомого, стоящего впереди, - чего-то непостижимо
страшного.
Конечно, ход его мыслей не мог быть точно таким: я
привношу оттенки, свойственные моему сознанию. Нельзя найти
никаких указаний на то, что он сознавал или отчетливо
чувствовал существование демона государственности и демиурга
как трансфизических личностей, как иерархий. Кроме того, его
Пирамида