примитивного материализма во всю ширь необозримого рабочего
класса и полуинтеллигентных слоев. Было бы немыслимо то
религиозное невежество новых советских поколений, которое
сравнимо разве только с первобытным нигилизмом знаменитого в
науке племени кубу. Словом, была бы невозможной устойчивость
такого религиозного уровня, который поставит перед
просветителями следующей эпохи, перед провозвестниками Розы
Мира, задачу, почти сверхчеловеческую по своей трудности.
Но еще и другая вина удлиняла список вин отупевшего демона
великодержавия. Я уже упоминал о ней вскользь; это -
игнорирование насущнейшей исторической потребности - передачи
ведущей государственно-общественной роли среднему классу.
Излагать правительственные мероприятия, в продолжении
полутораста лет тормозившие развитие купечества и мещанства,
державшие точно в опале низшее духовенство; указывать на
бездействие государственности вплоть до эпохи Александра II в
деле создания межсословной интеллигенции - значит повторять то,
что известно всем. Но не мешает, может быть, высказать мысль,
многими разделяемую, хотя еще не сформулированную, насколько
мне известно, в нашей литературе: если бы государственность, не
разрывая с дворянством, сумела опереться на купечество и
мещанство еще в XVIII веке, если бы формирование национальной
буржуазии и разночинной интеллигенции нашло место несколькими
десятилетиями раньше, чем это получилось, - история России
повернула бы на другой путь, вероятнее всего - на путь
эволюционный в узком смысле этого слова. Невозможно даже
вообразить, от скольких бедствий и трагедий избавило бы это и
нашу родину, и все человечество.
Однако, размышляя о винах второго демона великодержавия,
приведших в итоге к снятию с него санкции демиурга и к его
гибели, мы не можем не спросить себя: но, быть может, эти вины
несет не столько он, сколько неудачные проводники его воли,
преемственно возглавлявшие Российское государство в последние
века?
С древних времен вплоть до XX столетия Россия оставалась
наследственной монархией. Поэтому династия становилась сама
собой в положение главного проводника воли уицраоров. Но
династию составляли не призрачные автоматы, не идеально
пригодные для уицраора агенты, а живые люди, разнохарактерные
по своим врожденным свойствам. Создавалась своеобразная шкала
различных степеней инвольтированности. Иные из монархов
становились в известной мере проводниками демонической воли
лишь в силу занимаемого ими положения и, так сказать, логики
власти; отсутствие специальных способностей делало их для
уицраора только терпимыми, не более. Другие оказывались и вовсе
непригодными для его целей: вялость умственных движений,
крайняя неуравновешенность натуры или младенческий возраст при
отсутствии подходящего регента делали их неспособными к
осуществлению какой бы то ни было целеустремленной цепи деяний.
Таких приходилось устранять насильственным путем (Иоанн VI и
Анна Леопольдовна, Петр III, Павел). Таким образом,
столкновение между волей уицраоров и живою пестротой
человеческих характеров было одним из трагических внутренних
противоречий того народоустройства, которое уицраор хранил и
укреплял и которое могло возглавляться только наследственным
монархом. Принцип наследственного абсолютизма оказывался
инструментом крайне несовершенным, ненадежным, искажавшим
осуществление метаисторического плана уицраоров постоянным
вмешательством случайностей.
Но положение демона государственности осложнялось еще и
тем, что, устраняя одних претендентов на власть и возводя
других, к тому же роду принадлежавших, он создавал нечто,
выходившее за пределы его разумения, как и все, связанное с
областью этики, ибо уицраоры аморальны по своей природе. Я
разумею сеть человеческой кармы, пряжу вин и воздаяний,
нравственный закон преступления и возмездия. Согласно этому
закону, преодолеваемому нечасто и лишь вмешательством
могущественных Провиденциальных начал, вина, не искупленная при
жизни, как бы раздваивается, отягощая не только посмертье
совершившего, но и посюстороннюю судьбу его потомства.
Можно представить себе возникновение капитального
психолого-исторического исследования, построенного на
кропотливом изучении огромного биографического материала о
жизни представителей династии Романовых, - исследования,
которое вскрыло неуклонное осуществление закона кармы от
патриарха Филарета до последнего императора и его детей. В нем
пришлось бы коснуться не только внешнего течения судеб, но и
глубины душевной жизни, внутренних коллизий, проникнуть в
лабиринт которых может лишь тот, кто сочетал эрудицию и
беспристрастие ученого с воображением художника и с интуицией
мыслителя. Я этими данными не обладаю, и в мою задачу входит
лишь указание на возможность такой темы да несколько беглых
замечаний об отдельных узловых моментах этой вековой
династической трагедии.
Умерщвляя своего сына Алексея, Петр I так же мало
подозревал о том узле, который он завязывает, как и его
невидимый инспиратор. Бразды правления оказались в руках
последовательного ряда членов династии, право на трон каждого
из которых подвергалось сомнению. Из числа тринадцати монархов,
занимавших престол от Петра Великого до Николая II, четверо
взошли на трон путем переворота, а шесть погибли насильственной
смертью. В залах Зимнего дворца и Ропши, в опочивальне
Инженерного замка, в шлиссельбургских казематах и в подвалах
революционного Екатеринбурга, даже на освещенной скупым зимним
солнцем петербургской набережной, настигал самодержцев роковой
час, а нарастающий клубок вин переходил, обогащаясь новыми и
новыми нитями, в судьбу их преемников.
Таким образом, столкновение между волей уицраора и
непонятным ему законом человеческой кармы было вторым
противоречием того народоустройства, которое он охранял и
Пирамида