прижавшись щекой к шелку изорванного, покрытого кровью и грязью знамени. Рядом -
знаменосец: застывшее лицо строго и возвышенно. Лицо скорбного божества...
Кто-то подошел сзади.
- Сжечь бы эту тряпку... И головы им всем... как Орки наших тогда... в одну кучу!
Она метнулась змеей, с криком целясь ему ногтями в лицо. Удар рукоятью меча сбил ее с
ног.
- Ах ты...
- Оставь! - крикнул кто-то. - Ты что, им, что ли, уподобиться хочешь? Она же
сумасшедшая...
Кое-как она доползла до своих раненых. Разбитое лицо кровоточило, но глаза ее были
сухими. Несмотря на все ее усилия, раненые умерли к утру. Сила, связывавшая воедино всех в
Аст Ахэ, ушла. Они умирали. Воистину, все они держались лишь волей Врага, правы мудрые в
Эрессеа... Да только у них была еще и своя воля. И эта воля еще теплилась в ее душе,
погруженной в сумрак безумия, и вела ее - неведомо зачем, неведомо куда...
...Яркий луч во мгле небытия... Она пела, бредя по дороге, ничего не видя, кроме тех
смутных образов, что всплывали в ее памяти, когда кто-то схватил ее за плечо и на наречии,
заставившем ее вздрогнуть, спросил:
- Что ты поешь? Кто ты? Кто ты?!
Она смотрела в лицо говорившему, и вдруг, сама не зная, почему, произнесла
вырвавшееся из тьмы слово:
- Хонахт...
- Что?! Ты видела его? Ты помнишь? Кто ты, кто?..
Она беспомощно покачала головой.
- Хонахт... Хонахт, - повторяла она, цепляясь за это имя, как за соломинку, пытаясь
вынырнуть из пучины забвения.
- Хонахт...
- Бедняжка... Наверное, она - оттуда. Надо ее отвести в Дом, к вождю. Может, она
вспомнит, может, расскажет ему о сыне...
Хонахт. Похоже, она начала вспоминать. Это имя вызывало образ молодого воина,
горделивого и изящного, как благородный олень, со светящимися янтарными глазами. Но
больше - ничего...
Ее вымыли и накормили, и впервые она уснула в тепле. Но снов не было. Может,
задержись она здесь подольше, целители сумели бы разбудить ее душу, но она ушла на третий
день. Никто не остановил ее - в земле Сов священен путь Странника.
- Ее судьба не здесь, - сказал лекарь, - я вижу, что-то зовет ее. Ей надо идти. Да хранит
ее Иллаис...
...И опять идет она, безумная, по безлюдным краям, среди седого мха и камней, низких
северных сосенок и тысяч маленьких озер. Ветер поздней осени швыряет ей в лицо режущую
снежную крошку, ноги ее сбиты в кровь и уже не ощущают холода. Кровь запеклась на
потрескавшихся губах, а она идет, она поет, и плачет она... Некому дать ей хлеба, некому
бросить ей одежду. Изможденная, почти нагая - она идет туда, где над краем земли ночью
горит корона из Семи Звезд...
...Когда-то здесь добывали каменную соль. Теперь здесь возник чуть ли не лабиринт
вырубленных людьми коридоров. Потом, когда выработки закончили, сюда стали приходить
искавшие уединения. Это их руками созданы барельефы и колонны, скульптуры и
светильники... А дальше, в глубине - пещеры, и в самой большой из них - теплое озеро с
целебной водой. Воздух пещер животворен, а покой и тишина несут исцеление больному
сердцу. Тихо падает вода со сталактитов. Мерно, как минуты, отсчитываемые Вечностью.
Вдоль озера, огибая его по стене, идет тропа. По ней со светильниками в руках проходят люди -
тихо, чтобы не нарушить покоя этих мест, медленно - они несут женщину, что недавно нашли
на опушке Леса. Тогда птицы кружили над домами - звали...
...Здесь было тепло - в этих краях вулканы еще порой выбрасывают лаву, и земля согрета
их огнем. Смотрительница Теплых Пещер считалась одной из лучших врачевательниц края, и
великой честью было попасть в число ее учеников. Таких было немного, ибо врачевать душу
куда труднее, чем тело. Сейчас она вместе со своим учеником молча стояла возле ложа спящей
пришелицы - неподвижной и бесчувственной; только слабое дыхание говорило о том, что она
еще жива.
Голубоватый оттенок отглаженных до блеска стен, мягкий ковер на полу, полумрак, едва
рассеиваемый зеленоватым светом стеклянных светильников создавали ощущение покоя,
успокаивая, погружая в сон. Где-то мерно капала вода.
Целительница Халинн, женщина лет пятидесяти, казалась намного моложе
- впрочем, таковы были все люди этой земли. Она вглядывалась в лицо спящей, словно
слушала ее тайные сны, неведомые самой больной.
- Ее тело почти совсем исцелилось, - сказала, наконец, Халинн, но сказано это было с
такой печалью, что ее юноша-ученик вздрогнул.
- Совсем седая... А ведь, наверно, не намного старше тебя. Таков Большой Мир. Ты ведь
знаешь - я всегда была против того, чтобы Странники уходили из нашей земли, но, видимо, я
просто неспособна это понять.
Юноша опустил голову.
- Скоро она проснется. Надеюсь, ее окрепшее тело сумеет поддержать душу в нелегкой
борьбе с безумием и ядом прошлого. Тяжела ее ноша...
- Может, будет лучше, если она забудет? - прошептал юноша.
- Нельзя лишать ее памяти, не спросив ее. Захочет ли она стать другим человеком? Ведь
ты бы не хотел этого? - женщина прямо посмотрела в глаза ученику.
Юноша поспешно отвел взгляд. Женщина улыбнулась:
- Останься здесь. Ей нужна будет твоя помощь. Когда проснется, дай ей теплого вина со
снадобьями и горячего мясного отвара. Затем...
Юноша согласно кивал, почти не слушая. Он все давно знал, тысячи раз думал о том, как
она проснется и что он должен будет сделать...
Женщина ушла, оставив его одного со спящей. Он неспешно подошел к столу, где давно,
с самого первого дня, лежала маленькая застежка для плаща - листок из голубовато-зеленого
камня. Как она сумела его сохранить... Он стоял, молча вглядываясь в это лицо, ставшее ему
таким дорогим. Что за ним? Какой она проснется? Будет ли она похожа на ту, что он придумал
себе?
"Сейчас, пока ты еще моя, если я смею думать так, я хочу хоть что-то оставить себе на
память... Прости меня".
Он склонился над спящей и поцеловал ее в губы.
"...И, проснувшись в зачарованной пещере от колдовского сна, увидела она того, кто
разбудил ее, и полюбила его..." Так говорят людские сказки.
Снов больше не было. Была вернувшаяся память. И была неуходящая боль
- как будто раскаленный уголь в сердце... Внешне она было совсем здоровой
- только вот волосы седые. Вместе с прочими женщинами занималась обычными делами,
заполнявшими повседневность. Хотя она уже не могла зваться Солнечным Лучиком, но как же
светло было в доме целительницы Халинн, где жила теперь молодая гостья...
Все было бы хорошо, если бы не постоянное ощущение надвигающейся беды. Это
понимали все - особенно когда она пела. А пела она теперь все чаще, словно боялась, что не
успеет передать все, что знает. Она говорила теперь обо всем, что помнила - просто
рассказывала о своей жизни, обо всех, кого знала и любила - тысячи раз, с мельчайшими
подробностями... Об Ульве, его великой любви и великом горе, об Этарке - отец часто
вспоминал его, о Торке и Борре, что воспитывали ее вместе с доброй и печальной Ахэтт, об
Пирамида