- Кто возьмет флейту мою?
Даэрон почти надменно оглядел собравшихся. Никто не шелохнулся.
- Ну что ж, да будет так.
Резко хрустнуло ломающееся дерево.
- Я больше не стану петь, король.
Он коротко поклонился - почти кивнул - Элу и Мелиан и низко склонил голову перед
Лютиэнь. Ей показалось - он что-то еще хотел сказать ей, но промолчал и стремительно
вышел...
"Прощай, любовь моя, прощай, о Лютиэнь Тинувиэль..."
- И - ни одной песни, ни одной мелодии?
- Мне не сделать новой флейты. А взять чужую не могу. Руки болят.
- Ты можешь не петь?
Лицо Даэрона дернулось.
- Нет... - почти шепотом ответил он.
Дайолен решился внезапно:
- Возьми лютню. Я покажу.
- Прощай, Даэрон.
- Прощай, Дайолен. Я хотел спеть тебе на прощание.
- Я буду благодарен тебе.
- В последний раз - позволь сыграть на твоей лютне...
...Песня была похожа на печальный осенний дождь; и нездешней тоской звучало:
Чаша моя пуста -
Некому вновь наполнить ее.
Чаша моя пуста...
- Благодарю. Прощай, Даэрон.
- Прощай, Дайолен. Мы должны были стать врагами, но, видно, и врагов равняют
потери...
- Разве враждуют менестрели? Разве не все мы равны перед Пламенем и Словом?
- Должно быть, ты прав...
- Менестрель...
- Да, правитель?
- Прости, если мои слова причинят тебе боль... Я все пытаюсь понять... Я могу
представить, как это - не видеть... Но ты... Ведь ты всегда смотришь в глаза...
- Я понял тебя. Так и было - я увидел глаза. Его глаза... - Дайолен замолчал, стиснув
руки. Потом продолжил:
- Глаза Учителя. Вот с тех пор... А он говорил, что ничем не сможет помочь... а я вижу...
и Звезду... вижу...
- Скажи, менестрель, как его имя?
Дайолен поднял на правителя взгляд, и тот вдруг тихо вскрикнул:
- Не надо, молчи! Мне кажется, я догадался... я понял...
- Та вещь, что ты давал мне, сделана им. Давно.
- Так значит, моя мать была...
- Да. Последняя из них.
Правитель осторожно коснулся руки менестреля. Его пальцы дрожали.
- Я... я не забуду тебя. И твоих песен. Если хочешь - останься.
- Нет, правитель. Благодарю. Он сказал - иди к людям. Мне пора в дорогу. Прощай.
Он набросил черный плащ, взял лютню - ту лютню, что узнал бы на ощупь из тысяч, как
узнал и брошь - творение рук Учителя. Он поклонился правителю, развернулся и пошел вперед,
не оглядываясь; а рядом шагал Андар
- как юный паж при королевиче.
И глядя им вослед, правитель тихо сказал, не зная, что повторяет столетия назад
произнесенные слова Эльфа Тьмы, Мастера Гэлеона:
- Мне кажется, я понял... Если бы не было Тьмы, мы никогда не увидели бы звезд...
...Ее дом стоял на краю поселка, у самого леса. Родных у нее не было. Хотя ей минул уже
двадцать пятый год, и все ее сверстницы давно уже повыходили замуж, она по-прежнему жила
одна. Причина тому была проста. Она была дурнушкой - маленькая, но худая и нескладная как
подросток; обветренное широкоскулое лицо, большой, а потому редко улыбающийся рот.
Резкая и угловатая в движениях, как мальчишка, она и густые медные волосы свои остригла
коротко - в знак скорби по брату, что погиб год назад в лесу. Правда, глаза у нее были
чудесные - большие, бархатно-черные как теплая южная ночь; да голос - чистый, нежный и
звонкий... Она уже смирилась с тем, что придется всю жизнь жить одной. Одна радость была у
нее - дети любили ее за чудесные песни, за то, что мастерила им игрушки и возилась с
маленькими, в эти минуты становясь совсем девочкой.
В то утро она собиралась печь хлеб, как всегда напевая незамысловатую песенку, а
потому не сразу услышала осторожный стук в дверь. Она открыла, вытирая осыпанные мукой
руки о передник: может, дети?
На пороге стояли двое - странники, судя по обличью, издалека. Когда девушка взглянула
на старшего, у нее даже дыхание перехватило, а смуглая кожа вспыхнула ярким румянцем:
никогда она не видела такого красивого лица. Наверное, такой прекрасный и благородный
господин и не посмотрит на нее... А между тем, глубокие зеленые глаза не отрывались от ее
лица. Смущенно и неловко поклонившись, стыдясь своей залатанной выгоревшей одежды из
грубого полотна и бедного убранства своего дома, пряча в складках передника маленькие,
загрубевшие от работы руки; пригласила их в дом.
Не сразу решилась спросить, кто они и откуда. Младший назвался - Андар, ответа
старшего она ждала с сильно бьющимся сердцем. Его имя прозвучало как музыка, прекрасная и
непривычная: Дайолен. Прибавил еще несколько слов: девушка поняла, что они пришли с
Севера. Речь его была сходна с речью тех людей, что прошли несколько лет назад через эти
края: угрюмые измученные воины из дальних земель. Чужое наречие было смутно знакомо,
сходно со здешним как два стебля, проросших из единого семени. Она назвала свое имя:
Хаггинн.
Так остались странники жить в маленьком доме у леса; Хаггинн быстро выучила чужой
язык: очень уж ей хотелось понять песни черного менестреля. Острый слух и цепкая память
Дайолена позволили ему легко привыкнуть к языку земли Х'ана.
Не сразу поняла Хаггинн, что ее чудесный гость слеп. И мучительно стыдилась
мелькнувшей у нее мысли: может и для нее, дурнушки, возможно счастье - он ведь не видит,
какова она обликом...
Незаметно для себя самой она изменилась: в движениях появилась девичья, чуть
диковатая грация, кошачья мягкость. Она старалась получше одеться, забывая о том, что
Дайолен не видит ее. Впервые в жизни она осознала себя женщиной. Всю тяжелую работу по
дому делал теперь ученик Дайолена, Андар, к которому она привязалась, как к младшему
брату. И только грызла душу мысль о том, что придет время уходить этим немногословным
людям, что снова придется ей остаться одной...
И вот однажды она увидела, как Андар собирается в дорогу. Она забилась в угол и тихо,
чтобы никто не слышал заплакала. "Конечно, глупо было надеяться, что он... что они останутся
здесь навсегда, - уговаривала она себя. - Вот и кончилось мое недолгое счастье, вот ты и
уходишь, мой черный рыцарь. Дайолен. Дайо".
- Хаги...
Она вздрогнула: он вошел неслышно, ощупью нашел скамью. Сел.
- Хаги, подойди ко мне...
Она сжалась в комок: вот сейчас, сейчас он скажет "я ухожу". И все. Лучше бы и не
Пирамида