возможность осуществления которых заплачено веками ледяного
сна, настоящей обратимой смерти; поэтому я собрал силы и
приготовил ночное снаряжение, то есть ноктовизор, фонарь,
немалое количество шоколада, термос с питьем, а также
переводилку, модель, если верить фирменному каталогу,
необычайно удобную, но нельзя сказать, чтобы легкую словно
перышко, если вам нужно продираться сквозь болотные заросли,
весила она почти восемь кило. Зато это была модель "первого
контакта", рассчитанная, кажется, на восемнадцать верхне- и
нижнекурдляндских диалектов, и уж если я собрался рисковать
жизнью и здоровьем, она была в самый раз. Трудно сказать
почему, но при восходе луны я направился на северо-запад, туда,
где днем увидел шагающий по лысогорью труп. Однако, видимо
сбился с пути, хотя и шел по азимуту, потому что забрался в
чащу, о которой могу сказать лишь то, что там жутко воняло, а
ветки стегали меня по лицу, и если бы не кислородная маска,
закрывающая глаза, мне пришлось бы повернуть обратно несолоно
хлебавши. Все же я продрался через эти дебри и взошел на
какой-то одинокий курган, чтобы осмотреться при свете полной
луны. Было тихо, над лугами стелился туман, что сверещало - как
насекомое, не как птица; и, лишь далеко-далеко, почти у черного
горизонта, было заметно какое-то движение. Быстро к ноктовизору
- и уже не в первый раз за время моего пребывания здесь, сперва
с удивлением, а потом со все большим испугом я глядел на
вытянувшуюся через эти трясины цепь курдлей, шагающих прямо на
меня растянутым полумесяцем; между ними то и дело поблескивали
огоньки - по всей видимости, фонариков в руках спешенных
члаков. Я почему-то сразу решил, что это облава. На меня или не
на меня - об этом я не стал размышлять, такие тонкости сейчас
не имели значения. Надо было укрыться, и притом хорошенько.
Курдли, правда, шли шагом, но их шаг стоит моей рыси. А всего
опаснее были пешие с фонарями, ведь в проворстве они мне не
уступали. До передних оставалось каких-нибудь две тысячи шагов,
а то и меньше, так что надо было либо немедленно начать
отступление, либо решиться на встречу - с непредсказуемыми
последствиями. Бог весть отчего особенно ужасало меня
воспоминание о курдлите, восседающем с печатью в руке на
подчиненном. Именно эта картина словно придала мне крылья. Этой
ночью я, наверное, установил личный рекорд в кроссе по
пересеченной местности. Я несся, падая и снова вставая, точно
на север, где обрывалась линия облавы, рассчитывая обойти ее по
большой дуге и до наступления рассвета исчезнуть в камышах. Это
мне, к счастью, не удалось. Я говорю "к счастью" по двум
причинам: во-первых, я почти наверное не успел бы и очутился в
мешке, а кроме того, не встретил бы существо, о котором мне
приятно вспоминать и поныне, как о своем Пятнице. Я понятия не
имел, что мчусь прямо на территорию, заминированную и
источенную старыми, развалившимися землянками на месте сгнивших
пней, и что именно это - единственный путь к спасению;
астронавтика, как впрочем и многие другие занятия, кроме
сообразительности требует еще и капельку везения. Сопя как
паровоз, я несся из последних сил, отчаянно высвобождая ноги
из-под каких-то кривых, склизких корней, в полной уверенности,
что, если я подверну ногу, хорошего будет мало, как вдруг земля
подо мной расступилась и я полетел в черный провал; илистая
грязь смягчила удар, и почти в то же мгновенье в этой
египетской тьме я столкнулся с каким-то существом, существом
разумным, с туземцем: когда оба мы закричали от неожиданности -
или от страха, - под рукой у себя я почувствовал промокшую,
тяжелую, грубую ткань одежды. Вот тебе и "первый контакт"! Ни я
не мог увидеть его, ни он меня. Мы отскочили друг от друга как
ошпаренные. Наверное, он тут же сбежал бы - только бы я его и
видел (точнее, трогал); он прятался в этих норах давно и знал
их, как собственные карманы; однако моя многолетняя выучка не
прошла даром. Я включил переводилку и сказал, вернее, прохрипел
в микрофон: "Не убегай, чужое существо, я твой друг, прибыл
издалека, но с добрыми намерениями и не сделаю тебе ничего
плохого". Что-то в таком роде, потому что с инозвездными
существами не следует вдаваться в подробности; нетрудно
представить себе, каково пришлось бы высокоразвитому люзанцу,
который ночью высадился бы, скажем, в Иране или где-нибудь еще
в Азии: он мог бы считать себя счастливчиком, отделавшись
полугодом тюрьмы. По правде, я не рассчитывал на благоприятную
реакцию соседа, и то, что он вдруг затих, было для меня
приятной неожиданностью. "Кто ты?" - спросил я осторожно и
добавил, что сам я ученый исследователь и прибыл сюда для
изучения жизни курдлей. Он не сразу избавился от подозрений, но
в конце концов внял моим уговорам и ощупал меня, проверяя,
какое на мне снаряжение; как ни странно, он опознал ноктовизор,
хотя такой модели он знать не мог - модель как-никак была
японская. Слово за слово, не без, многочисленных недоразумений,
мы все-таки нашли общий язык, и вот что я услышал от своего
ночного товарища по несчастью. Он был молодым и многообещающим
курдляндским научным работником, абсолютно преданным
Председателю, а равно идее политохода, поэтому власти позволили
ему продолжать учение в Люзании. После каждого семестра он
возвращался домой, то есть в своего курдля. На беду, во время
последнего возвращения он дал промашку и схлопотал пять лет
Шкуры. Он не подал апелляцию, поскольку апелляция, как
свидетельство особого упорства в заблуждениях, ведет обычно к
ужесточению приговора. Я ничего не понял. Переводилка работала
безупречно, но переводила она слова, а не стоящие за ними
общественные явления. Мы сидели бок о бок в непроницаемом
мраке, на пне, выступавшем из ила, и ели шоколад, который очень
пришелся ему по вкусу. Он заметил, что нечто подобное ел в
Люлявите - в университете этого люзанского города он работал
над диссертацией по астрофизике. Медленно и терпеливо он
объяснил мне, в чем заключалось его несчастье. Курдляндская
пресса, правда, доходит до Люзании, но "Голос курдля", который
он читал регулярно, о любых неприятных фактах умалчивает;
Скачать книгу [0.28 МБ]
Пирамида
