поэтому он не знал, что на родине уже новый Председатель, а
предыдущий вместе с тремя другими Суперстарами (Самыми Старшими
над Курдлем) образует так называемую Банду Четырех, или ПШИК
(Преступная Шайка Извергов и Кретинов). Едва лишь успев
выкрикнуть обычное приветствие "О-ку-ку!", которым приветствуют
Отцов и Кураторов Курдляндии, перечисляя в правильной
очередности их титулы, награды и имена, он был немедленно
арестован. Объяснения не помогли. Впрочем, он знал, что они
никогда не помогают. Он получил пять лет Шкуры (Штрафного
Курдля) и сбежал оттуда две недели назад. Курдль, из которого
он бежал, воспользовавшись ротозейством охранников (они очень
распустились на службе, говорил он, им все бы только солнечные
ванны принимать на хребте), - действительно труп, трупоход, или
курдьма, как говорят заключенные, которые приводят его в
движение собственными усилиями, как галеру. Тут я начал
припоминать, что о чем-то подобном читал в архиве МИДа. Однако
я ни о чем не спрашивал - пусть выговорится. Будучи ученым, да
еще астрофизиком, весть о моем земном происхождении он
воспринял без особых эмоций. Он, впрочем, слышал о Земле и
знал, что у нас никаких курдлей нет, в связи с чем выразил мне
свое сочувствие. Я было решил, что это горький сарказм, но нет,
он говорил совершенно серьезно. Интересно, что он никого не
винил в своей участи, не сетовал на приговор и каторжные
работы, хотя и жаловался, что масло для смазки суставов
охранники почти целиком сбывают налево, из-за чего хребет
прямо-таки лопается, когда чудовищные мослы приходят в
движение, а скрипу и скрежету при этом столько, что можно с ума
сойти. Что же касается нациомобилизма, он по-прежнему стоит за
него стеной. Он лишь считал, что посылаемых за границу
стипендиатов следует перед возвращением информировать в
курдляндском посольстве; разве это по-государственному -
заставлять таланты терять столько лет в Шкуре? Никто не должен
быть подвергнут незаслуженной ломке карьеры! В Люзании, уверял
он, полно энтузиастов политоходственности, особенно среди
студентов и профессорско-преподавательского состава. Они там
просто чахнут от всеобщего счастья.
Шоколад или что-нибудь в этом роде, конечно, лучше, чем
бррбиций (похлебка из гнилых мхов и водорослей), но отдельные
факты нельзя рассматривать в изоляции от Целого. Я осторожно
заметил, что если бы "Голос курдля" давал добросовестную
информацию, никто не рисковал бы кончить так, как кончил он. Он
всплеснул руками. Я не видел этого, но почувствовал, ведь мы
прижались друг к другу на этом прогнившем пне, спасаясь от
пронизывающей ночной сырости. Но тогда, сказал он, пришлось бы
расписывать и о люзанских лакомствах, а простой люд, у которого
ум за разум зашел бы, пустился бы в повальное бегство из
курдлей, и что стало бы с идеей политохода? Допустим, заметил
я, ну и что, мир перевернулся бы из-за этого? Эти слова сильно
его задели. Как же так, повысил он голос, полтора века идейных
исканий, дезурбанизации и онатуривания общества, - все это
должно пойти впустую потому лишь, что где-то есть что-то
вкуснее бррбиция?
Чтобы его успокоить, я спросил об облаве. Он отвечал своим
прежним, ровным, несколько грустным голосом, а переводилка
скрежетала мне в ухо его слова. Ну конечно, он знал об облаве,
как раз потому он здесь и спрятался, раньше это был
политический полигон, он сам прошел здесь курс обучения три
года назад, так что изучил местность до последнего бугорка.
Знал он и как пройти через минные поля, ведь он сам укладывал
эти мины. То, что я не взлетел на воздух, несколько его
удивляло, но у него были заботы поважнее. Мы проболтали так
полночи. Облава нас миновала; луна зашла, и стало тихо, словно
в могиле. Я называл невидимого экс-шкурника Пятницей - его
настоящее имя мне никак не давалось, хотя он произнес его по
слогам раз шесть. Впрочем, какое это имело значение? Он
обращался ко мне "господин Тоблер". Почему Тоблер? Так
называлась фирма, выпускавшая шоколад с орехами, которым я его
угостил, а он счел это моим именем. Имена собственные
доставляют переводилкам больше всего хлопот. Мне показалось,
что мое настоящее имя он считал определением моего характера
(тихоня, или тихий омут). Я, впрочем, не разуверял его, мне не
терпелось услышать побольше о нациомобилизме. Как можно
заниматься астрономией в курдле? Разумеется, нельзя, ответил он
снисходительно, но политоход - это прежде всего _и_д_е_я_, а на
одной идее долго не проживешь, нужно что-то конкретное на
каждый день. В данном случае - курдли. Впрочем, жизнь в курдле
- превосходная школа, формирующая esprit de corps, дух
сотрудничества в тяжелых условиях, и открывающая перспективы на
будущее. Какие? Ну, распрощаться с курдлем и поселиться
где-нибудь под Кикириксом (или, может, Риккиксиксом); климат
там очень здоровый, трясин никаких, курдлей тоже, в центре -
правительственный квартал, но сам Председатель, а также Совет
Суперстаров живут где-то в другом месте. У меня создалось
впечатление, что ему известен адрес высшего курдляндского
руководства, но он, хоть и побратался со мною в этой черной
глуши, все же не до конца доверял мне. Говорят, сообщил он мне
по секрету, что ни один из Суперстаров в жизни не видел живого
курдля, а только Взгромоздонтов, то есть красочные композиции
этих могучих животных, образуемые гражданами во время
государственных праздников перед почетной трибуной, на которой
стоит сам Председатель. Видимо, перед тем, ночью, я видел
репетицию такого показа, ведь нужно немало потрудиться, чтобы
проявить себя во всем блеске перед руководителями, под звуки
гимна и шелест знамен. Ему самому посчастливилось когда-то быть
верхней частью левой задней стопы такого Взгромоздонта. Он
замечтался и тяжко вздохнул. Рискуя навлечь на себя его гнев, я
спросил, что прекрасного, собственно, он видит в этой
страшноватой твари? Вместо того чтобы возмутиться, он
иронически рассмеялся и сказал, что не настолько уж он темен по
части земных дел, каким я его, безусловно, считаю. У вас ведь
Скачать книгу [0.28 МБ]
Пирамида