символом дефекации и инцеста?
— Ну зачем ты так, — ответила я чуть растерянно. — Когда мне дают аленький
цветочек, мне… Мне просто приятно.
— Слава богу, — сказал он. — А что касается современного дискурса, то его давно
пора забить осиновым колом назад в ту кокаиново амфетаминовую задницу, которая
его породила.
Такого энергичного обобщения я не ожидала.
— Почему?
— Чтобы он не поганил наш аленький цветочек.
— Так, — сказала я, — насчет кокаина я понимаю. Это ты о докторе Фрейде. Верно,
был за ним такой грешок. А при чем здесь амфетамины?
— Могу объяснить, — сказал он и поджал под себя ноги, пародируя мою позу.
— Ну объясни.
— Все эти французские попугаи, которые изобрели дискурс, сидят на амфетаминах.
Вечером жрут барбитураты, чтобы уснуть, а утро начинают с амфетаминов, чтобы
продраться сквозь барбитураты. А потом жрут амфетамины, чтобы успеть выработать
как можно больше дискурса перед тем, как начать жрать барбитураты, для того
чтобы уснуть. Вот и весь дискурс. Ты не знала?
— Откуда такие сведения?
— У нас в Академии ФСБ был курс о современной психоделической культуре.
Контрпромывание мозгов. Да, забыл сказать — все они к тому же педики. Это если
ты спросишь, при чем здесь задница.
Разговор шел не туда, куда надо, и пора было менять тему. А я предпочитаю делать
это резко.
— Александр, — сказала я, — ты мне объясни, чтобы я поняла, что здесь делаю. Ты
меня трахнуть хочешь или перевоспитать?
Он вздрогнул, словно я сказала что то страшное, вскочил с дивана и стал ходить
взад вперед мимо окна — вернее, не окна, а оставшегося прозрачным прямоугольника
в стене.
— Пытаешься меня шокировать? — спросил он. — Зря ты. Я знаю, под твоим напускным
цинизмом скрывается чистая ранимая душа.
— Напускной цинизм? Это во мне?
— Даже не цинизм, — сказал он, останавливаясь. — Легкомыслие. Непонимание
серьезных вещей, с которыми ты играешь, как маленький ребенок с гранатой. Давай
поговорим откровенно, по делу.
— Ну давай.
— Вот ты говоришь — звериная суть мужчины, ужас первого соития… Ведь это такие
страшные, темные вещи. Мне самому, если хочешь знать, страшно бывает глядеть в
эти бездны…
«Мне самому». Нет, какой он все таки был смешной.
— А ты рассуждаешь так, — продолжал он, — будто все это семечки. В тебе что, нет
страха перед звериным в мужчине? Перед мужским в звере?
— Ни капли, — сказала я. — Тебе же Михалыч сказал, кто я. Сказал?
Он кивнул.
— Ну вот. Если бы у меня были такие проблемы, я бы работать не смогла.
— Тебя не пугает близость чужого тела — огромного, безобразного, живущего по
своим законам?
— Я это просто обожаю, — сказала я и улыбнулась.
Он посмотрел на меня и недоверчиво покачал головой.
— Я имею в виду — физическая близость? В самом низменном смысле?
— За духовную у меня надбавка сто пятьдесят процентов. Сколько можно одно и то
же обсасывать? Ты что, каждый раз такой базар разводишь, перед тем как
трахнуться?
Он наморщился.
— Только не надо со мной говорить как с бандитом. Это из за кителя, да?
— Может быть. Попробуй его снять. И штаны тоже.
— Зачем ты так…
— Я тебе совсем не нравлюсь?
Я наклонила голову и обиженно поглядела на него исподлобья, чуть сощуренными
глазами, слегка выпятив губы. Я отрабатывала этот взгляд больше тысячи лет, и
бесполезно его описывать. Это моя фирменная провокация, бесстыдство с
невинностью в одном бронебойном флаконе, который прошивает клиента насквозь и
потом еще добивает рикошетом. Единственный известный мне способ защиты от такого
взгляда — смотреть в другую сторону. Александр смотрел на меня.
— Нравишься, — сказал он и нервно дернул головой. — Еще как.
Я поняла, что наступил критический момент. Когда клиент так дергает головой,
контрольные центры его мозга отказывают, и он может броситься на тебя в любую
секунду.
— Мне надо в ванную, — сказала я, вставая. — Где у тебя ванная комната?
Он указал на круглую стену из синего полупрозрачного стекла. Двери там не было —
внутрь вел заворачивающийся улиткой проход.
— Я сейчас.
Только оказавшись внутри, я перевела дух.
За стеной было красиво. Золотые звезды на синем и отделанная перламутром ванна
напоминали о помпейских термах — возможно, художник декоратор сознательно
процитировал этот мотив. Но вряд ли хозяин был в курсе.
Рискованно доводить клиента до такого градуса, подумала я, когда нибудь это
плохо кончится. А может, Александр тоже чем нибудь колется, как Михалыч? Или что
нибудь глотает? Не зря же он все время так странно нюхает воздух…
Сняв джинсы, я положила их на пол, распушила хвост и посмотрела на себя в
зеркало. Моя гордость походила на японский веер, расписанный красной кистью. Это
было красиво. А на сине звездном фоне смотрелось просто сказочно. Я была как
никогда уверена в своих силах — энергия просто переполняла меня, еще чуть чуть,
и с шерстинок моего хвоста полетели бы маленькие шаровые молнии. Мне вспомнилось
смешное русское выражение — «держать хвост пистолетом», то есть не падать духом.
Не знаю, откуда оно взялось, но без лисы там наверняка не обошлось. Ну что,
подумала я, ствол к бою…
Подойдя к выходу, я изготовилась к старту. Сделав несколько глубоких вдохов, я
поймала ту единственно верную секунду, когда все клеточки тела говорят тебе
«сейчас!», и смерчем вынеслась из ванной.
Дальше не было времени думать. Затормозив, я развернулась к мишени задом, крепко
уперлась в пол руками и ногами и выгнула хвост над головой. В одной из
зеркальных плоскостей мелькнуло мое отражение — я походила на грозного рыжего
скорпиона, изготовившегося к бою… Александр поднял на меня глаза, но раньше, чем
он успел моргнуть, мой хвост послал в самый центр его мозга свой выверенный,
четкий, безупречно точный удар.
Он закрыл глаза ладонью, как от слепящего света. Затем опустил руку, и наши
глаза встретились. Происходило что то не то. Моему хвосту никак не удавалось его
нащупать — а он стоял в нескольких шагах и глядел на меня с таким видом, будто
не мог поверить, что на свете бывает такая красота.
Пирамида