— Не надо никакого Михалыча! Не хватало, чтобы твой Михалыч надо мной хихикал…
Не можешь сам спуститься в аптеку?
— Могу.
— И пусть твой Михалыч сюда не входит, пока тебя нет. Я не хочу, чтобы меня
видели в таком виде.
Он был уже у лифта.
— Я быстро. Потерпи.
Дверь за ним закрылась, и я наконец перевела дух.
Я уже говорила — у лис нет половых частей в человеческом смысле. Но у нас под
хвостом есть рудиментарная впадина, эластичный кожаный мешок, не соединенный ни
с какими другими органами. Обычно он сжат в крохотную щелку, как камера сдутого
мяча, но, когда мы испытываем страх, он расширяется и становится чуть влажным.
Он играет в нашей анатомии такую же роль, какую специальный полый цилиндр из
пластмассы играет в экипировке работников обезьяньего питомника.
Дело в том, что у больших обезьян приняты те же технологии контроля, что и в
уголовной или политической среде: стоящие у руля самцы ритуально опускают тех,
кто, как им кажется, претендует на неоправданно высокий статус. Иногда в этой
роли оказываются посторонние — электрики, лаборанты и так далее (я имею в виду,
в питомнике). Чтобы быть готовыми к такому повороту событий, они носят между ног
подвешенный на ремешках полый цилиндр из пластмассы, который называют дивным
словом «хуеуловитель». В нем гарантия безопасности: если на них набрасывается
большой самец, одержимый чувством социальной справедливости, им надо всего
навсего наклониться и подождать несколько минут — обезьянье негодование
достается этому цилиндру. Затем они могут продолжить свой путь.
Вот так же и я — могла продолжить свой путь. Он вел в ванную, где я первым делом
осмотрела свое тело. Если не считать того, что рудиментарная впадина под хвостом
была натерта и покраснела,
все обошлось. Правда, моя задняя часть ныла, как будто я целый час каталась на
взбесившейся лошади (что было довольно точным описанием случившегося), его
травмой это нельзя было назвать. Природа определенно готовила ко встрече с
волками оборотнями.
Я предчувствовала, что мне придется искупаться в его перламутровой ванне — и
предчувствие не обмануло. Весь мой хвост, живот и ноги запачкало этой волчьей
гадостью, которую я тщательно смыла шампунем. Потом я быстро высушила хвост
феном и оделась. Мне пришло в голову, что неплохо было бы обыскать помещение.
Но обыскивать в этом роскошном пустом ангаре было практически нечего — ни
шкафов, ни комодов, ни выдвижных ящиков. Двери, которые вели в другие комнаты,
были заперты. Тем не менее, результаты оказались интересными.
На рабочем столе рядом с элегантным компьютером моноблоком стоял массивный
серебряный предмет, который я с первого взгляда приняла за статуэтку. При более
внимательном рассмотрении предмет оказался обрезателем сигар. Он изображал
лежащую на боку Монику Левински, задравшую к потолку ногу рычаг, при нажатии на
которую (я не смогла удержаться) не только срабатывала гильотинка в кольце между
ляжками, но и появлялся язычок голубого пламени из открытого рта. Вещица была
что надо, только американский флаг, который Моника держала в руке, показался мне
лишним: иногда достаточно крохотной гирьки, чтобы сместилось равновесие, и
эротика превратилась в кит чеватый агитпроп.
Серебряная Моника прижимала к столу большую папку скоросшиватель. Внутри была
стопка бумаг самого разного вида.
На самом верху лежал, судя по глянцу, лист из альбома по искусству. С него на
меня глядел огромный желтоглазый волк с похожей на букву «F» руной на груди —
фотография скульптуры, сделанной из дерева и янтаря (янтарными были глаза).
Подпись гласила:
«ФЕНРИР
Сын Локи, огромный волк, гонящийся по небу за солнцем. Когда Фенрир догонит и
пожрет его — наступит Рагнарек. Фенрир связан до Рагнарека. В Рагнарек он убьет
Одина и будет убит Вид аром».
Из подписи было непонятно, каким образом Фенрир догонит солнце и пожрет его,
если до Рагнарека он связан, а Рагнарек наступит тогда, когда он догонит и
пожрет солнце. Но вполне могло быть, что наш мир до сих пор существовал именно
благодаря подобным нестыковкам: страшно подумать, сколько умирающих богов его
прокляло.
Я помнила, кто такой Фенрир. Это был самый жуткий зверь нордического бестиария,
главный герой исландской эсхатологии: волк, которому предстояло пожрать богов
после закрытия северного проекта. Хотелось верить, что Александр не слишком
отождествляется с этим существом, и желтоглазое чудовище — просто недостижимый
эстетический идеал, что то вроде фотографии Шварцнеггера, висящей на стене у
начинающего культуриста.
Ниже лежала книжная страница с миниатюрой Борхеса «Рагнарек». Я знала этот
рассказ, который поражал меня своей сомнамбулической точностью в чем то главном
и страшном. Герой и его знакомый оказываются свидетелями странного шествия
богов, возвращающихся из векового изгнания. Волна людского обожания выносит их
на сцену зала. Выглядят они странно:
«Один держал ветку, что то из бесхитростной флоры сновидений; другой в широком
жесте выбросил вперед руку с когтями; лик Януса не без опаски поглядывал на
кривой клюв Тота».
Сновидческое эхо фашизма. Но дальше происходит нечто очень интересное:
«Вероятно, подогретый овациями, кто то из них — теперь уж не помню кто — вдруг
разразился победным клекотом, невыносимо резким, не то свища, не то
прополаскивая горло. С этой минуты все переменилось».
Дальше текст густо покрывали пометки. Слова были подчеркнуты, обрамлены
восклицательными знаками и даже обведены картушами — видимо, чтобы передать
градус эмоций:
«Началось с подозрения (видимо, преувеличенного), что Боги не умеют говорить.
Столетия дикой и кочевой жизни истребили в них все человеческое: исламский
полумесяц и римский крест не знали снисхождения к гонимым. Скошенные лбы,
желтизна зубов, жидкие усы мулатов или китайцев и вывороченные губы животных
говорили об оскудении олимпийской породы. Их одежда не вязалась со скромной и
честной бедностью и наводила на мысль о мрачном шике игорных домов и борделей
Бахо. Петлица кровоточила гвоздикой, под облегающим пиджаком угадывалась рукоять
ножа. И тут мы поняли, что ! идет их последняя карта!, что они ! хитры, слепы и
жестоки, как матерые звери в облаве!, и — !ДА Й МЫ ВОЛЮ СТРАХУ ИЛИ СОСТРАДАНИЮ —
ОНИ НАС УНИЧТОЖАТ!.
Пирамида