гос-споди!), Но ведь и разочарование тоже: всего-то навсего,
а я-то!.. И когда ситуация, как мне показалось, прояснилась
полностью, я прервал его излияния, не стараясь при этом
скрыть ни брезгливости своей, ни облегчения, ни
разочарования:
- И это все?
- Старик!- Вскричал он, вовсе не разобравшись в моих
интонациях.- Дедуля! Клянусь честью! А ты-то что подумал, а?
Признайся: ведь подумал черт-те что, а?
Не стал я ему ни в чем признаваться, повернулся к нему
спиною и пошел себе вниз по лестнице. А подумал я (уж
который раз), что жизнь наша, что бы ни говорили нам об этом
энтузиасты, по сути своей вполне обыкновенна и незагадочна
(и слава богу, если серьезно), и что нет, видимо, ничего
такого в мире, друг горацио, о чем так сладко болтается
вечерком нашим кухонным мудрецам, и что прав, надо полагать,
герой мой, когда брюзжит: "нет никакого бермудского
треугольника! Есть треугольник а-бэ-цэ, который равен
треугольнику а-штрих-бэ-штрих-цэштрих..." И даже не "равен",
а "конгруэнтен" - так теперь надобно говорить...
Всего-то навсего обделывал свои тихие делишки тесть
шурина свекра сестры, а я-то намудрил, а я-то насочинял в
воображении своем... Собственно, ничего я еще пока не
насочинял, но был близок, тут уж никуда не денешься - близок
я был. И уже мерещилось мне, что мафусаллин этот дефицитный
- есть не что иное, как мой эликсир жизни, живая моя вода из
каменной пещеры. И мерещились мне уже мои "бессмертные". И
совсем уже было вообразил я, что начал пресуществляться мой
старый сюжет, и возникали вокруг из небытия придуманные мною
персонажи. И вот все кончилось - вялым анекдотом. В который
раз.
Позвольте, подумал я. А клетчатое пальто что же? Тайный
соглядатай мой, агент ноль-ноль-семь, клетчатая моя тень в
металлических очках? Неужели же я просто подстегнул его к
своим пережИваниям (как все мы делаем это с приметами,
озарениями и тайными голосами), позабывши, какая чертова
уйма в москве клетчатых пальто и металлических оправ?..
И ведь не обошлось без клетчатого пальто!
Напомнило-таки оно еще раз о себе, хотя и вовсе неожиданным
образом.
Выйдя из метро на кропоткинской, я увидел рядом с
табачным киоском это величайшее достижение двадцатого века -
красно-желтый фургон спецмедслужбы. Задние дверцы его были
распахнуты настежь, и двое милиционеров ввергали в ее недра
клетчатое пальто-перевертыш. Ввергаемое пальто отбрыкивалось
задними ногами, а может быть, и не отбрыкивалось, а тщилось
отыскать под собой опору. Лица я не видел. Я вообще больше
ничего не видел, если не считать очков. Металлическая оправа
от очков,- ее деловито пронес мимо меня, держа двумя
пальцами, третий милиционер, тут же скрывшийся за фургоном.
Затем дверцы захлопнулись, машина выпустила из себя кубометр
гнусного запаха и медленно укатила. Вот и все приключение, и
спросить не у кого, что здесь произошло, потому что миновали
времена, когда такого рода инциденты собирали зрителей. И я
пошел своей дорогой.
И пока шел я этой своей дорогой - по бульвару, а затем
по посольской улице,- вдруг ни с того ни с сего, перед
мысленным взором моим принялись выскакивать из каких-то недр
и суматошно закрутились люди, реплики, эпизоды, да так
ловко, так сноровисто, словно все это время я только о них и
думал.
Маленький, но вполне самостоятельный и совершенно
достоверный мир принялся строиться во мне - провинциальный
южный городок на берегу моря, ранняя осень, дожди уже
начинаются, и листья желтеют, и третьеразрядный писатель,
этакий периферийный феликс сорокин, но помоложе, пожалуй,
лет этак сорока... И не сорокин, конечно, а, скажем,
воробьев... Выходит он утром из своей квартиры по делам...
Сдать, например, посуду, здоровенная у него в руках авоська
с бутылками из-под "бжни". А сдавши посуду, пойдет он потом
выступать перед читателями... Перед пенсионерами в дом
культуры... Но не тут-то было, гражданин воробьев! Из
соседней квартиры выносят ему навстречу санитары соседа его,
костю, например, курдюкова, поэтишку-скорохвата, при
последнем издыхании. Дальше - по жизни, ничего придумывать
не надо. Мафусаллин, институт, вурдалак Иван давыдович,
клетчатое пальто в трамвае. Весь день моего воробьева
преследуют странные происшествия. То, скажем, самосвал,
мирно стоявший на пригорке по-над очередью в пункт приема
стеклотары, с тормозов вдруг срывается и катит прямо на
моего воробьева, да так, что тот едва успевает отскочить. То
вдруг огромный булыжник, невесть откуда свалившийся,
врезается в авоську с посудой у самых ног воробьева,
присевшего завязать шнурок на ботинке. (Пусть он у меня
целый день шляется по городу с этой своей авоськой
осточертевшей.) То вдруг из рядов пенсионеров в доме
культуры воздвигается клетчатое пальто и задает вопрос...
Какой же это будет вопрос? А, черт, ладно, придумаю потом.
А ночью они все к нему и заявятся. Их у меня, как и
намечалось, будет пятеро, паршивых и гадких. Пятеро древних
гишу. Пятеро гнойных прыщей, каждый в своем роде.
Во-первых, мой добрый знакомый - вурдалак Иван
давыдович. Он у нас на самом деле древний алхимик, еще
императору рудольфу золото добывал из свинячьей желчи, а в
наши дни - бессменный председатель месткома у себя в
институте.
Женщину бы туда нужно, вот что... Ледяную красотку, для
которой мужики - что пауки для паучихи: попользовалась и за
щеку... Самка гишу. Маркитантка из рейтарского обоза...
Таскалась за солдатней еще во времена гугенотских войн...
Скачать книгу [0.13 МБ]
Пирамида