лапки, и равнодушно мигал, время от времени облизываясь.
Голова у него явно не болела, но зато ему, видимо, хотелось
пить. И курить тоже. Анджей с усилием оторвал ладони от
лица, налил себе из графина тепловатой воды и, преодолев
легкий спазм, выпил полстакана...".
Я снял руки с клавиш и почесал подбородок. Обычное
дело: когда я пытаюсь взять эту мою работу приступом, на
голом энтузиазме, все застопоривается.
В следующие полчаса я лишь вставил от руки слово
"скрепки" и добавил: "питер блок облизнулся". Нет, серьезную
работу делают не так.
Серьезную работу делают, например, в мурашах, в доме
творчества. Предварительно надо собраться с духом, полностью
отрешиться от всего суетного и прочно отрезать себе все пути
к отступлению. Ты должен твердо знать, что путевка на полный
срок оплачена и деньги эти ни под каким видом не будут тебе
возвращены. И никакого вдохновения! Только ежедневный
рабский, механический, до изнеможения труд. Как машина. Как
лошадь. Пять страниц до обеда, две страницы перед ужином.
Или четыре страницы до обеда и тогда уже три страницы перед
ужином. Никаких бдений. Никакого трепа. Никаких свиданий.
Никаких заседаний. Никаких телефонных звонков. Никаких
скандалов и юбилеев. Семь страниц в день, а после ужина
можешь посидеть в бильярдной, вяло переговариваясь со
знакомыми и полузнакомыми братьями-литераторами. И если ты
будешь тверд, если ты не будешь, упаси бог, жалеть себя и
восклицать: "имею же я, черт подери, право хоть раз в
неделю...", То ты вернешься через двадцать шесть суток
домой, как удачливый охотник, без рук и без ног от
усталости, но веселый и с набитым ягдташем... А ведь я даже
еще и не придумал, что же у меня будет в моем ягдташе...
Ровно в восемь тридцать раздался телефонный звонок, но
это не был леня шибзд. Непонятно, кто это был. Трубка
дышала, трубка внимательно слушала мои раздраженные "алло,
кто говорит? Нажмите кнопку!.." А потом пошли короткие
гудки.
Я бросил трубку, с отвращением выдернул из машинки
початый лист, всунул его в папку под самый низ и закрыл
машинку. Светало, на дворе опять разыгралась пурга, снова
ощутил я острую боль в боку и прилег. Все-таки я холерик.
Ведь вот только что трясся от возбуждения, и казалось мне,
что нет ничего важнее на свете, чем моя синяя папка и ее
судьба в веках. А теперь вот лежу, как раздавленная лягушка,
и ничего-то вечного мне не надо, кроме покоя.
Бок болел, и небывалая слабость навалилась на меня, и
жалость к себе пронзила, и вспомнил я, безвольно сдался
воспоминанию, как сдаются обмороку, когда нет больше сил
терпеть...
Она жила в квартире номер девятнадцать, занимала там
крошечную комнатушку бог знает на каких правах, училась на
первом курсе политехнического, и ей было около девятнадцати.
И звали ее катя, а фамилии ее ф. Сорокин не знал и никогда
не узнает. Во всяком случае, в этой жизни.
Ф. Сорокину исполнилось тогда пятнадцать, он перешел в
девятый класс и был пареньком рослым и красивым, хотя уши у
него были изрядно оттопырены. На уроках физкультуры он стоял
в шеренге третьим после Володи правдюка (убит в 1943-м) и
Володи цингера (ныне большой чин в авиационной
промышленности). Катя, когда он познакомился с нею, была
одного с ним роста, а когда разлучила их разлучительница
всех союзов, катя была уже на полголовы ниже его.
Ф. Сорокин несколько раз встречал ее еще до знакомства
- либо на лестнице, либо у анастасии Андреевны, но ничего
мужского и личного в нем она тогда не возбуждала. Он был
тогда сопляком и фофаном, этот рослый и красивый парень,
ф. Сорокин. Дистанция между студенткой и школьником
представлялась неимоверной, тягостное и безрезультатное
перещупывание с люсей неверовской (ныне адмиральская вдова,
пенсионерка и, кажется, уже прабабушка) воздвигало
непреодолимую баррикаду между его вожделениями и всеми
женскими особями в мире, и предполагалось обязательным
вообще сначала проникнуть во вражеский стан, прикончить или
захватить живыми гитлера и муссолини (о тодзе не знал тогда
еще ф. Сорокин) и положить их головы к туфелькам.
Наверное, в психиатрии нашлось бы объяснение тому, что
маленькая студентка катя положила глаз на школьника.
Обыкновенно пятнадцатилетние мальчишки привлекают главным
образом дам на возрасте, а впрочем, что я понимаю в
психиатрии? Но осмелится ли кто-нибудь утверждать, что роман
кати и ф. Сорокина уникален? Ф. Сорокин не осмеливается.
(Впрочем, он - лицо предубежденное.) Уже потом, спустя два
или три месяца, катя просто и спокойно рассказала
ф. Сорокину, что влюбилась в него с первого взгляда при
первой же случайной встрече то ли на лестнице, то ли в
подъезде. Может быть, она говорила неправду, но это было
лестно ф. Сорокину.
Однако тут, возможно, имеет значение такое
обстоятельство. Года за полтора до их знакомства с катей
произошла неприятность. Она училась тогда в десятом классе в
одном из небольших городков под ленинградом (колпино?
Павловск? Тосно?). Однажды она была дежурной и осталась
после уроков прибирать класс. Тут вошли несколько ее
одноклассников, схватили ее, обмотали голову пиджаками и
повалили в проходе между партами. Ничего у них не получилось
- может быть, от страха, а может быть, по неопытности. Катя
осталась девицею. Физически. А как насчет психологии?
Правда, надо сказать, что ф. Сорокина она полюбила уже
женщиной. С кем это у нее произошло в первый раз, она не
сказала, а ему вопрос об этом никогда не приходил в голову.
В один жаркий день в начале сентября ф. Сорокин
Скачать книгу [0.13 МБ]
Пирамида