Тут надо бы подумать, чтобы не было противоречий.
Бессмертные-то они бессмертные, конечно, но только в том
смысле, что своей смертью не умирают. А убить их вполне
можно. И пулей, и ножом, и ядом, и как угодно. Тогда все
выстраивается. Костя курдюков, обожравшись тухлыми
консервами, со страху решил, что помирает, и послал моего
воробьева к вурдалаку, чтобы тот дал две-три капли эликсира.
(А вурдалак, сами понимаете, пользуясь государственным
оборудованием, все пытается синтезировать эликсир, и две-три
капли у него всегда есть - для химических целей). Принимаем,
значит, что эликсир может действовать и как лекарство тоже.
Иван же давыдович, вурдалак мой дорогой, будучи существом в
высшей степени недоверчивым и подозрительным, решает, будто
произошла утечка информации, и направляет по следам
воробьева верного человека в клетчатом пальто. Чтобы,
во-первых, проследить, а во-вторых, припугнуть.
А уж ночью они ввалятся к воробьеву в дом всей
компанией. Не жалкие свифтовские струльдбруги, маразматики
полудохлые, а жуткие древние гишу - без чести, без совести,
без жалости, энергичные, свирепые, готовые на все. Тут-то,
ночью, все и начинается...
Самое лакомое, конечно, - это ночное толковище.
Пиршество бессмертных. Это у меня может получиться. Это у
меня должно получиться! Это у меня, черт подери, получится!
Не-ет, государи мои, у хорошего хозяина даром ничто не
пропадает, все в дело идет. И клетчатые пальто загадочные, и
свирепые председатели местКомов, и даже давно забытые
наметки в рабочем дневнике десятилетней давности...
Чрезвычайно довольный собой и своими перспективами, я
вступил в клуб, как и предполагал, в три без четверти.
У входа дежурила на этот раз не подслеповатая марья
трофимовна, а молодая еще пенсионерка, которая и работает-то
у нас без году неделю, а уже всех знает, во всяком случае
меня. Мы раскланялись, я предупредил ее, что жду даму,
разделся и побрел наверх, в приемную комиссию. Зинаида
филипповна, черноглазая и белолицая, как всегда очень
занятая и очень озабоченная, указала мне на шкаф, где на
трех полках отдельными кучами лежали сочинения претендентов.
Подумать только, всего-то их восемь, а уже напечатали такую
уйму!
- Я вам отобрала, феликс Александрович,- произнесла
зинаида филипповна, рассеянно мне улыбаясь.- Вы ведь
военно-патриотическую тему предпочитаете? Вон крайняя
стопка, халабуев некто. Я вам уже записала...
Жалок и тосклив был вид стопки, воплотившей в себя дух
и мысль неведомого мне халабуева. Три тощеньких номера
"прапорщика" с аккуратненькими хвостиками бумажных закладок
и одинокая, тощенькая же книжечка северно-сибирского
издательства, повесть под названием "стережем небо".
И кто же это тебя, халабуев, рекомендовал, подумал я.
Кто же это, опрометчивый, отдал нам тебя на съедение с
твоими тремя рассказиками и одной повестушечкой? Да и не
повестушечка это даже, а так, слегка беллетризованный очерк
из жизни ракетчиков или летчиков. Да ты же, халабуев, на
один зуб будешь нашим лейб-гвардейцам, если, конечно, не
заручился уже их благорасположением. Но если даже ты и
заручился, халабуев, на ползуба тебя не хватит нашим
специалистам по истории куртуазной литературы франции
восемнадцатого века! Но уж если, халабуев, исхитрился ты и у
них благорасположения снискать, тогда четь тебе и хвала,
халабуев, тогда далеко ты у нас пойдешь, и очень может быть,
что через пяток лет будем мы все толпиться у твоего порога,
выклянчивая право на аренду дачи в подмосковье...
Со вздохом взял я Халабуева под мышку и, вежливо
попрощавшись с Зинаидой Филипповной, направился прямо в
ресторан.
И случилось так, что хотя народу в ресторане по
дневному времени было не очень много, но удобный столик
оказался только один, и когда я уселся, то за столиком
справа от меня оказался витя кошельков, знаменитейший наш
юморист и автор множества скетчей, при галстуке бабочкой и
при газете "морнинг стар", которую он читал с неприступным
видом над чашечкой кофе.
А за столиком слева щебетали, непрерывно жуя, две
неопределенного возраста дамы, вполне, впрочем, на вид
аппетитные.
А за столиком прямо передо мной аполлон аполлонович
Владимирский угощал какую-то из своих многочисленных
внучатых (может, даже и правнучатых) родственниц обедом с
шампанским. Он заметил меня, и мы раскланялись.
Он был все таким же, каким я впервые увидел его почти
четверть века назад. Маленькая, совершенно лысая, как
воздушный шарик, голова на длинной складчатой шее игуаны,
огромные черные глаза - сплошной зрачок без радужки,
распущенный рот и беспорядочно клацающие искусственные
челюсти, как бы живущие самостоятельной жизнью, и плавные
движения дирижера, и резкий высокий голос человека,
равнодушного к мнению окружающих. И старомодный, начала
века, наверное, костюмчик с коротковатыми рукавами, из-под
которых выползали ослепительные манжеты. Мне он казался
пришельцем из невообразимо далекого, хрестоматийного
прошлого; невозможно было представить себе, что энергичные,
бодрящие, задорные песни, которые певали, да и сейчас еще
поют на демонстрациях и студенческих вечеринках со времен
коллективизации, написаны на стихи этого реликта...
Я сидел, одним глазом поглядывая в раскрытого на
середине халабуева, а другим - на дверь в холл, откуда пора
было уже появиться рите, а аполлон аполлонович,
покровительственно наблюдая, как молоденькая родственница
управляется с бифштексом, и поминутно элегантными щелчками
Скачать книгу [0.13 МБ]
Пирамида