Разве они не спят? - спросил я. - Уже ведь почти зима.
Невиданные размеры червяков меня почему-то не удивили.
Я взял их сонными, - ответил он. - Видишь, вялые какие. Но жирные: за лето
отъелись.
Мы размотали удочки. Обнаружив, что они - без крючков, я уже почти не удивился.
Чего еще можно было от него ожидать?.. Альберт Филимонович показал мне, на каком
расстоянии от грузила должен быть поплавок и сказал:
Червячка привязывай осторожно - петелькой за самый хвостик, чтобы мягкие
внутренности и скелет не повредить. Если сильно его травмировать, рыба не
клюнет.
Скелет?!
А что? У тебя же скелет есть. Почему у него не может быть?
Но ведь он - червяк?
Ну, червяк, и что? Разве это повод презирать его или считать, что он чем-то
хуже тебя? В конце концов, именно он является посредником между тобой и твоей
рыбой.
Моей рыбой? - переспросил я, сразу же забыв о червяковом скелете.
Альберт Филимонович ничего не ответил и забросил свою удочку.
Без четверти семь, - сообщил он после непродолжительного молчания. -
Забрасывай удочку, рыба уже шевелится во сне...
Бред, - подумал я. - Какая рыба в конце ноября? Она уже вся давным-давно на
ямах...
Мне снова стало холодно и неуютно, но, чтобы лишний раз не действовать ему на
нервы - кто знает, какие еще фантазии могут возникнуть в его больном мозгу? - я
все же аккуратно - за самый хвостик - привязал своего червяка и забросил удочку.
Теперь будем ждать, - сказал Альберт Филимонович.
Чего ждать? - не сдержался я.
Заветного мгновения, когда рыба проснется и поднимется из неведомых глубин,
чтобы клюнуть на нашу наживку.
Каких в задницу глубин, здесь всего-то воды по горло...
Это для тех, кто переходит вброд, - терпеливо объяснил он. - Рыба - она вброд
не ходит. Рыба имеет обыкновение плавать в неизмеримой толще кристально
прозрачных антрацитово-черных вод... Если она, конечно, не летучая. Которая
летучая - той время от времени свойственно бывает воспарять...
Так ведь вы говорите, что здесь - Оболонь! Откуда на Оболони летучая рыба? Это
же не тропики... Здесь летучие рыбы не живут.
Живут, не живут... Ты-то откуда знаешь?
Но ведь это же - Оболонь, - чуть не плача от ощущения безнадежности, произнес
я.
Ну и что? Про Оболонь-то кто тебе сказал?
Так вы же и сказали...
Вот и я о том же... Странное все-таки существо - человек... Ему как скажешь -
так и будет. Главное - чтобы убедительно. Ну и, по-возможности, с чувством...
Ведь не просто так три четверти человечества питаются лапшой. Похоже -
привычка... И наука, между прочим, утверждает, что лапша - это очень полезно.
Усваивается, дескать, хорошо...
Почему-то его высказывание показалось мне оскорбительным, и я почти обиделся. Не
за себя - за человечество. И даже немножечко - за науку. Но потом сообразил, что
обижаться на психически больного - неблагородно и, кроме того, попросту глупо. А
потом произошло нечто, заставившее меня мигом позабыть и о лапше, и о науке, и
даже о судьбах человечества.
Я вдруг заметил на противоположном берегу озера какое-то яркое пятно.
Присмотревшись, я увидел стайку девушек в цветастых спортивных костюмах и
пестрых кроссовках от “Нью бэланс”. Окруженные теплым пузырем радужного света,
девушки легко и весело скользили трусцой по самой кромке узкого песчаного пляжа.
Спортсменки! - радостно подумал я и рванулся к ним.
Стоять!!! - раздался за моей спиной резкий окрик.
Я застыл как вкопанный - по щиколотки в неподвижной черной воде. От моих ног по
жирной зеркальной глади расходились круги. Девушки бежали и делали вид, что наши
расклады их не касаются. Я медленно оглянулся.
Альберт Филимонович сидел на прежнем месте, не выпуская из рук удочку, но теперь
в зубах его был зажат выпачканный землей широкий нож.
На место, - сквозь стиснутые зубы зловеще процедил он. - Возьми удочку и лови
дальше...
Нечего здесь ловить! - с истерической ноткой в голосе воскликнул я. - А там -
девушки... Спортсменки... Теплые... Хорошие... И спонсоры у них, видать...
Кроссовки - ого какие!.. Отпустите, а? Ну пожалуйста...
На место! - еще жестче приказал он, и холодная сталь лязгнула в его зубах.
Нож, однако, не выпал, и Альберт Филимонович с яростным присвистом продолжил:
- Спонсоры... Тоже мне... Анатомическое строение у тебя подкачало, не тянешь
ты на ихних спонсоров... и потом, не в спонсорах дело. Ты ловишь на червяка,
тебя ловят на девушек. Спонсоров уже вон поймали. А рыба - она проснулась и
только того и ждет, чтобы ты бросился назад - вброд...
Боже мой, - с отчаянием подумал я, - он ведь совсем рехнулся. Вот это
называется - влип...
Мне не раз доводилось видеть, с каким мастерством он метает нож из любого
положения. Искушать судьбу не хотелось... Я обреченно вернулся на прежнее место,
сел на песок и взял удочку, поплавок которой все это время неподвижно торчал из
воды в нескольких метрах от берега. Альберт Филимонович вынул нож изо рта и
вонзил его рядом с собой в песок.
Девушки обогнули озеро и трусцой приближались к нам.
Почему они не побежали вброд? - спросил я.
Они уже выманили свою рыбу, - ответил он. - Своих спонсоров, я хотел
сказать...
Девушки были совсем близко. Я даже ощущал тонкий аромат смеси женского пота и
дорогих духов. Радужный свет, окружавший их, был теплым и излучал ощущение
домашнего уюта. В сумеречной хмурости ноябрьского утра на берегу черного озера
черт знает в каких местах это казалось чем-то фантастическим и нестерпимо
притягательным.
Эй, мужички, побежали с нами, чего без толку сидеть? Рыба вся давно ушла, а
которая не ушла, ту уже поймали другие. Тут ведь все лето ловцы толкутся, к
воде не пробьешься. Идем!
Сидеть! - приказал Альберт Филимонович, снова сжав зубами нож и грозно вращая
глазами.
Миша, плюнь ты на него, пускай сам ловит, идем с нами!
“Откуда они знают, как меня зовут? - подумал я. - Мы ведь никогда раньше не
встречались... Наверное, это - ловушка. Пожалуй, лучше остаться с этим козлом,
как-никак, двенадцать лет... И потом, если он не в себе, должен же кто-то за ним
присмотреть...”
Ну что, идешь? Да ты не бойся, он своим тесаком в тебя не запустит, это он
Пирамида