смутные ощущения, неотступно сопровождающие тебя в туманной жизни, где - ах, да
ведь это уже когда-то было, и все происходило именно так, помнишь? - иллюзорная
реальность и фантазии причудливо сплетаются в странный сон детства. Сон, в
котором отсутствуют моменты пробуждения, а есть только переходы из одного
сновидения в другое. В большинстве случаев он затягивается на всю жизнь. Со
временем из-за утраты чистоты иссякает сила, восприятие лишается остроты, а
привычка приучает делать определенные выводы из чередования физиологических
состояний.
Однако так и остается неясным - где явь, где сновидение? И порою кажется:
вот-вот проснешься, и станешь настоящим, тем, кто существует на самом деле и с
улыбкой наблюдает за иллюзорными коллизиями пребывания восприятия в призрачной
реальности проявленного бытия.
Я лежал в кроватке и чувствовал, что я, который здесь - это еще не весь я,
остальное - огромное НЕЧТО - заполняет собою пространство комнаты, выходит за ее
пределы, вибрирует неуловимой электрической дрожью и простирается куда-то
очень-очень далеко, и об этом “далеко” невозможно даже подумать. И все, что есть
вокруг - очевидное и неуловимое, явное и скрытое - находится внутри этого НЕЧТО.
А мое здешнее “я” - только точка, глаз, которым НЕЧТО глядит в мир своего
повседневного сновидения, в то место, где ОНО творит в себе вихрь пустого
пространства. Сквозь этот вихрь обретает форму поток некоторой Силы - он создает
из пространства-времени спирально свернутое округлое веретено световых волокон -
человеческое существо - основу для клубка, свитого по закону Воли нитью
бездонных сновидений.
Подобные ощущения никогда не пугали меня. Даже то, что меня вроде бы и нет
вовсе, не вызывало никаких эмоций. Все было нормально и совершенно естественно.
Я ничего не мог объяснить, я не чувствовал необходимости что-либо кому бы то ни
было объяснять. Я просто знал: создавая в себе точки концентрированного
самоосознания - те, что воспринимают себя и друг друга в виде существ -
обитателей мира проявленных плотных форм - НЕЧТО осознает какие-то ЕМУ одному
ведомые аспекты самого себя, отрешенно созерцая СВОЕ отражение, причудливо
преломленное замысловатым зеркалом не без юмора созданной ИМ в СЕБЕ зоны вечной
войны в обители перманентного сна.
За окнами детского сада было солнечно. В ленивой послеполуденной тишине
методически взвизгивала циркулярная пила на фабрике за забором. Где-то прокричал
петух.
Еще один раз... Если бы кто-то знал, как мне надоела эта планета...
РЫБА ДХАРМА
“Долг? Кто сказал, что дхарма - это долг? Никто никому ничего не должен...”
Мастер Зы Фэн Чу
Медленно и весьма неохотно я открывал глаза. Так не хотелось расставаться с
темнотой... В ней не было ничего, но это меня почему-то не смущало, поскольку
там существовало что-то “другое”, заменявшее собою весь мир... Уют, теплота?
Нет... Полнота? Пожалуй... Полнота абсолютной пустоты. Ну да - совсем пусто...
Там даже не нужно было ничего хотеть... Там просто нечего было хотеть.
Но что-то все же заставило меня открыть глаза, и серый пятнистый мир навязчиво
вполз в мое восприятие, разрушив пустоту рисунком трещин на желтоватом потолке
зала, наглым жужжанием люминесцентных ламп и чьим-то напряженным свистящим
шепотом:
О, глядите, глаза открыл. Живой...
Я ощутил, как тяжело растеклось мое тело по холодным доскам крашеного пола, и
насколько невыносимо противно возвращаться в этот сон, который тянется изо дня в
день вот уже столько долгих лет, и в котором так много всего, что порою не
знаешь, куда деться от возможностей и бесконечных вариантов, потому что выбрать
дано всегда только один. Один-единственный... Выбор неизменно оказывается
верным, ибо так устроена эта реальность, где каждую секунду мы вновь и вновь
придумываем самих себя... Но до чего же отвратителен иногда бывает результат...
В особенности, когда хочешь сделать как лучше... Или так, чтобы всё всех
устраивало... Ну, или чтобы в грязь лицом не ударить...
Бред какой-то...
Повсюду вокруг меня были ноги, я заметил, что вверху они они заканчивались
туловищами, на которых виднелись головы с надетыми на них масками озабоченных
физиономий. Странная перспектива... и почему так болит бок? Нужно сделать вдох.
А-а-а! Вот черт, это же надо!.. Если не дышать вовсе, то недолго и концы
отдать... Но если дышать - так больно, то, может быть, действительно, лучше не
дышать? Однако отчего же так больно дышать? Там где-то должна быть печень...
Справа внизу... Боже, какая огромная... И ветер... Откуда ветер? Он входит сбоку
- сквозь живот - и выходит где-то сзади... Я пощупал у себя под ребрами. Никакой
дырки там не было. Ветер врывался в тело прямо сквозь кожу. Да и был он не
воздушным, а каким-то электрическим.
Сядь! - услышал я голос Альберта Филимоновича, и автоматически повиновался.
Перед глазами поплыли радужные круги, и я вспомнил, что произошло.
В какое-то мгновение спарринга я сделал что-то не совсем корректное и тут же
увидел, как Альберт Филимонович медленно взлетел и, пролетая мимо меня куда-то
вправо, едва ощутимо коснулся пяткой моего тела на уровне печени. При этом мне
показалось, что я прострелен навылет как минимум из гранатомета. Почти
одновременный удар-вертушка второй ногой по скуле отправил меня в спасительную
благостно пустую темноту, из которой я теперь выкарабкался, и вот сижу, и,
щурясь от безжалостного трескучего света, тупо гляжу на физиономию Василия,
который наклонился, и щупает мою щеку, и свистит, и бормочет удивленно:
Вот это да!.. Как же он теперь домой-то заявится с этаким фингалом?
Фингал - ерунда... - проговорил голос Альберта Филимоновича. - Вот печень он
крепко подставил. Ну, ничего, сейчас залатаем... А ну-ка, Вась, подвинься...
Вставай!
С трудом я поднялся на ноги. Ужасно болело под ребрами, дышать я почти совсем не
мог, дрожали колени, и голова была до отказа забита кофейной ватой. Я не мог
понять, почему вата - кофейная, но никакое другое определение с ее качеством не
ассоциировалось.
Альберт Филимонович встал рядом, держа правую руку ладонью напротив моей печени,
а левую - позади меня, там, где сквозной поток электрического ветра вырывался из
тела. Через пару минут ветер стих, боль куда-то улетучилась, и я смог глубоко
вдохнуть. В голове прояснилось, стены зала из серых снова сделались
пролетарско-голубыми. Ужасающей дыры в моем теле больше не было...
Альберт Филимонович взял меня за подбородок и принялся изучать нечто, бывшее на
моем лице и ощущавшееся мною как тупая давящая боль.
Н-да, - сказал он. - Ну что ж, хорошо...
Чего хорошего? - спросил откуда-то из-за моей спины Васькин голос. - Мать в
обморок упадет, если его такого увидит...
Еще не привыкла? - поинтересовался Альберт Филимонович.
Так ведь разве привыкнешь?.. Мать все-таки... И потом, таких крутых бланжей у
нас еще не было... Чтобы за один раз - и на пол-фэйса... Ну, вы даете!..
Пирамида