Альберт Филимонович ничего не сказал. Пальцами правой руки он пошевелил перед
моим лицом - так, словно стягивал что-то в точку. Это движение отозвалось во мне
дикой подкожной болью, от которой я едва не взвыл. Нестерпимое жжение собралось
в крохотной области на самом выступающем месте скулы. Альберт Филимонович
коснулся ее кончиком указательного пальца и боль выплеснулась наружу, оторвалась
от моего тела и растаяла, забрызгав его руку и кимоно темной кровью.
Ну вот, - произнес он. - И никаких бланжей! Маленькая царапинка, через три дня
заживет...
Он внимательно осмотрел меня с ног до головы.
Так, печень в порядке, синяк убрали... Пожалуй, все...
Он повернулся и, заставив вздрогнуть ребят, остолбенело наблюдавших за
происходящим, громко сообщил:
Конец тренировки. Можно идти в душ, а завтра и...
И тут он вдруг замолчал, глядя внутрь меня долгим изучающим взглядом. Мы все
знали этот взгляд - так смотреть умел только наш учитель. Он, казалось,
рассматривал сквозь меня, как сквозь лупу, что-то бесконечно удаленное, но
являющееся, тем не менее, частью моего существа. Или моей судьбы... По крайней
мере, с его точки зрения. За подобным взглядом неизменно следовало что-нибудь
неожиданное. И отнюдь не всегда неожиданность оказывалась приятной.
Все ждали, затаив дыхание.
Когда напряженно затянувшееся молчание сделалось, наконец, невыносимым, Альберт
Филимонович медленно и очень тихо произнес:
Завтра ничего не будет... Завтра и послезавтра... В выходные все свободны.
Всё, идите.
Стоя под душем, я недоумевал. Отменить две самые длинные тренировки... И самые
важные - ведь он сам говорил... Странно. Или... Или в выходные случится нечто из
ряда вон выходящее...
Видимо, все дело в этой истории с печенью и фингалом... Похоже, именно мне
суждено стать главным действующим лицом предстоящих событий.
В выходные что-то произойдет - в этом я уже почти не сомневался. Иначе с чего бы
это все внутри меня сжалось в холодный ком от некоторого не совсем радостного
предчувствия? Ощущения подобного рода меня никогда не обманывали, ведь недаром
же двенадцать лет прошло с того дня, когда я впервые переступил порог этого
зала...
Одевшись и затолкав мокрое от пота кимоно в сумку, я вышел из раздевалки. Все
уже ушли, и вахтерша тетя Зоя с грохотом заперла за мной тяжелую дверь парадного
входа, бурча с белорусским акцентом, что, мол, “ходют тут по ночам всякие караты
и еробики, нет шоб дома в телевизир глядеть”.
На улице было темно, сквозь прозрачный туман сеялся дождик, под фонарем,
поблескивая мокрым зонтиком, одиноко маячил Альберт Филимонович.
Вы еще не ушли? - спросил я и ощутил себя идиотом.
Взяв зонтик в левую руку, Альберт Филимонович жестом предложил мне частично
укрыться по его сенью. Сперва я так и сделал, но потом обнаружил, что с зонтика
капает не так, как с неба - капли крупнее и почему-то обязательно попадают мне
за ворот. Я вежливо обошел учителя и пристроился справа.
До остановки мы молчали. В трамвае я не выдержал и поинтересовался:
- Альберт Филимонович, а почему вы отменили субботнюю и воскресную тренировки?
Видишь ли, Миша, сейчас ты находишься в состоянии, которое нам необходимо
использовать. Такой шанс предоставляется только один раз в жизни, и мы просто
обязаны его реализовать. Поэтому завтра и послезавтра нам с тобой предстоит одно
важное дело, которое займет немало времени. И попасть на тренировки мне никак не
удастся. Впрочем, как и тебе... Что у тебя в выходные на работе? Есть занятия?
В субботу вечером я должен в бассейне со сборной института работать... Хотя, я
мог бы позвонить кому-нибудь из ребят, выдать задание и сказать, чтобы
тренировались самостоятельно. Я, правда, прикидку перед Кубком хотел сделать,
но это можно и в воскресенье...
В понедельник, - поправил он. - В воскресенье ты, вероятнее всего, тоже будешь
занят.
- О’кей, - согласился я, - а о каком таком важном деле идет речь?
- Завтра утром мы с тобой - вдвоем - отправляемся на рыбную ловлю, -
торжественно объявил Альберт Филимонович.
Куда?!
На рыбную ловлю, - повторил он еще раз, и я понял, что не ослышался.
И только ради этого вы отменили тренировки и требуете, чтобы я не вышел на
работу?!
Это - вопрос жизни и смерти, Миша. Вернее, смерти и истинного бессмертия. Мы с
тобой непременно должны попасть на рыбную ловлю.
Зачем?
Ну, рыбу, вероятно, ловить... А что тебя смущает?
Я знал, что Альберт Филимонович - большой шутник, поэтому пропустил мимо ушей
его пассаж о жизни, смерти и бессмертии. Он - мастер делать подобные ничего не
значащие заявления-ловушки, так что это меня не смущало. Меня вообще ничто не
смущало. Кроме одного - за двенадцать лет он ни разу даже не заикнулся ни о
какой рыбной ловле. Мы все были уверены, что таких растлевающих дух воина вещей,
как рыбалка, пиво и преферанс, в его жизни не существует. И потому мне стало
изрядно не по себе.
Я заскочу за тобой рано утром, - сказал он, когда я выходил из трамвая.
Мне следует как-то приготовиться? - спросил я почти обреченно.
Ну, разве что морально, - ответил он. - Остальное предоставь мне. Да, и не
забудь позвонить своим подводникам. Пускай немного расслабятся. Могу себе
представить, как они пашут, когда на бортике бассейна над ними возвышается
такая серьезная и преисполненная сознания тренерского долга фигура, как ты...
Засыпая, я все еще пребывал в некоторой растерянности. Однако усталость дала
себя знать, и я довольно быстро погрузился в глубокий сон. Там что-то
происходило, но запомнить мне ничего не удавалось, потом я откуда-то куда-то
летел, потом упал и от удара проснулся. Мама трясла меня за плечо:
Миша, вставай, уже утро. Там Альберт Филимонович пришел... С удочками...
С какими удочками? - спросил я и тут же все вспомнил.
Ну да, рыбная ловля с Мастером... Состояние... Вот черт, спать охота... Бред
какой-то. Впрочем, ему виднее.
Я встал и, сонно потягиваясь, в одних трусах вышел в коридор. Там стоял Альберт
Филимонович в военном ватнике поверх пятнистого комбинезона и в офицерских
яловых сапогах. В руках он держал брезентовый чехол, из которого торчали удочки,
на голове у него была полковничья папаха без кокарды, за спиной - странного вида
рюкзак.
А что это за рюкзак у вас такой? - неожиданно для самого себя спросил я.
Это не рюкзак, это - военный гермомешок.
Военный?
Доброе утро, Миша.
Ага. А папаха - чего?..
Пирамида