Так как генеалогия, данная Ману, как мы видели, обрывается на
Вивасвате, то из этого следует, что этот труд ("Ману") ничего не знает
ни о Вайвасвате, ни о потопе" [593, с. 170, 171].
Аргумент этот неопровержимый, и мы его рекомендуем
тем официальным ученым, которые, чтобы угодить
духовенству, оспаривают каждый факт, доказывающий
чрезвычайную древность Вед и "Ману". Полковник Вэнс
Кеннеди уже давно заявил, что Вавилония с самого ее
происхождения была оплотом санскритской литературы и
брахманистской учености. А как или почему брахманы
проникли туда, как не в результате междоусобных войн и
эмиграции из Индии? Полнейшее описание потопа
Ведавьясой мы находим в "Махабхарате", поэме в честь
астрологических аллегорий о войнах между Солнечными и
Лунными расами. Одна из этих версий сообщает, что
Вивасвата стал отцом всех народов на земле через свое
потомство, и эта форма была приспособлена для
повествования о Ное; другая версия сообщает, что -
подобно Девкалиону и Пирре - ему нужно было просто
бросать камешки в тину, оставшуюся после отступления
волн потопа, чтобы производить людей когда угодно. Эти
две версии - одна еврейская, другая греческая - не
оставляют нам выбора. Мы должны или поверить, что
индусы заимствовали от языческих греков, также и от
монотеистических евреев, или же - что значительно более
вероятно - считать, что версии обоих этих народов суть
производные от ведической литературы через вавилонян.
История говорит нам о потоке иммиграции через Инд,
и о том, как она впоследствии наводнила Запад, и как
народы индусского происхождения вышли из Малой Азии,
чтобы колонизировать Грецию. Но история не говорит ни
единого слова об "избранном народе" или о том, что
греческие колонии проникли в Индию до 5-го и 4-го века
до Р. X., когда мы впервые находим смутные предания, в
которых говорится о каких-то загадочных утерянных
племенах Израиля, направившихся из Вавилонии в Индию.
Но даже если бы повествование о десяти племенах
заслуживало доверие, и сами эти племена оказались бы
существующими как в светской, так и в священной
истории, то это вовсе не помогло бы разрешению. Колбрук,
Уильсон и другие выдающиеся индологи показывают, что
"Махабхарата", если не "Шатапатха-брахмана", в
которой также приводится это повествование, намного
предшествовала веку Кира, следовательно - возможному
времени появления каких-либо израильских племен в
Индии.
Востоковеды приписывают "Махабхарате" древность
от двенадцати до пятнадцати веков до Р. X.; что касается
греческой версии, то у нее так же мало доказательств как у
другой, и попытки эллинистов в этом направлении явно
провалились. Само повествование о победоносной армии
Александра, проникнувшей в Северную Индию, с каждым
днем становится все более сомнительным. Никакая
индусская национальная летопись, даже самые
незначительные исторические воспоминания по всей длине
и ширине Индии не дают ни малейшего следа о таком
вторжении.
Если даже такие исторические факты, как теперь
оказалось, все время были выдумками, что же мы тогда
должны думать о повествованиях, которые на самом лице
своем носят клеймо выдумки? Мы не можем не
сочувствовать в сердце профессору Мюллеру, когда он
замечает, что кажется "кощунством рассматривать эти
выдумки языческого мира как искаженные и неправильно
истолкованные фрагменты божественного Откровения,
когда-то данного всему роду человеческому". Только может
ли этот ученый считаться совершенно беспристрастным и
справедливым к обеим сторонам, если он не включит в
число этих выдумок также и выдумки Библии? Да и чище
ли, нравственнее ли язык Ветхого Завета, чем книги
брахманов? Кощунственнее и смешнее ли какие-либо
выдумки языческого мира, чем беседа Иеговы с Моисеем
[Исход, XXXIII, 23]? Показаны ли языческие боги более
жестокими, чем тот же самый Иегова во многих местах?
Если чувства благочестивого христианина шокированы
нелепостями о поедании Отцом Кроносом своих детей и
изувечении Урана; или о сбрасывании Юпитером с небес
Вулкана, поломав при этом ему ногу, - то с другой
стороны, он не должен обижаться, если нехристианин
смеется при мысли о Иакове, боксирующим со своим
Творцом, который, "видя, что он не может одолеть его",
вывихнул Иакову бедро, причем этот патриарх по-
прежнему крепко держал Бога и не отпускал Его, несмотря
на Его просьбы.
Почему сказание о Девкалионе и Пирре, бросающих
камни позади себя и творящих таким образом людскую
расу, должно считаться более смешным, чем сказание о
жене Лота, превратившейся в соляной столб, или о
Всемогущем, сотворившем людей из глины, и затем
вдохнувшем в них дыхание жизни? Расхождение между
последним способом творения и способом египетского
барано-рогого бога, создающего человека на гончарном
колесе, едва ощутимо. Сказание о Минерве, богине
мудрости, начавшей свое существование после некоторого
периода роста в мозгу своего отца, по крайней мере
наводит на размышления и поэтично в качестве аллегории.
Ни один древний грек никогда не был сожжен за то, что не
принимал это в буквальном смысле; и, во всяком случае,
"языческие" выдумки в общем намного менее нелепы и
кощунственны, нежели выдумки, навязанные христианам с
Пирамида