одаряет бездетных женщин способностью оплодотвориться.
Про одну скалу в окрестностях Афин недалеко от так
называемой "Могилы Сократа", говорят, что она обладает
тем же свойством. Когда, лет двадцать тому назад королева
Амелия, вероятно, в минуту веселия проделала этот опыт,
то не было конца оскорблениям, какие нагромождал на нее
католический падре, проезжавший через Сиру по какому-то
поручению. Он объявил, что королева является и
"суеверной еретичкой!", и "отвратительной ведьмой!", и
"Иезавелью, пользующейся колдовством". Несомненно, что
ярый миссионер к этому добавил бы еще многое, если бы в
самом разгаре брани не очутился выброшенным в лужу
грязи за окном. Добродетельный оратор был принужден к
этому необычному перемещению сильною рукою
греческого офицера, которому случилось войти в комнату
как раз в нужный момент.
Не было никогда такой великой религиозной реформы,
которая не была бы чиста в начале. Первые последователи
Будды, так же как ученики Иисуса, все были людьми
высочайшей нравственности. Отвращение, испытываемое
реформаторами всех веков к пороку под каким бы то ни
было видом, доказано жизнями Шакьямуни, Пифагора,
Платона, Иисуса, Cв. Павла, Аммония Саккаса. Великие
вожди гностиков - хотя и менее успешные - не были
менее добродетельными на деле или менее нравственно
чистыми. Маркион, Василид, Валентин славились своею
аскетической жизнью. Николаиты, которые, если они не
принадлежали к великой общине офитов, числились среди
малых сект, которые были поглощены ими в начале
второго века, - обязаны своим происхождением, как мы
показали, Николаю Антиохийскому, "человеку
прославленной честности, полному Святого Духа и
мудрости". Как абсурдна идея, что такие люди могли
учредить "похотливые обряды". Это то же самое, что
обвинять Иисуса, что он содействовал распространению
подобных обрядов, которые, как мы находим, так широко
практиковались средневековыми правоверными
христианами за прочными стенами монастырей.
Однако, если от нас требуют, чтобы мы верили таким
обвинениям против гностиков, обвинениям, перенесенным
с удесятеренной желчностью веками позднее на несчастные
головы тамплиеров, - то почему нам не поверить в то же
самое по отношению к правоверным христианам?
Минуций Феликс сообщает, что
"мир обвинял первых христиан в том, что они во время церемонии
"Агнца совершенного" заставляли каждого неофита при приеме в общину
погрузить нож в ребенка, скрытого под кучей муки; этим телом потом
угощали все собрание. Но после того, как христиане стали правящей
партией, они перенесли это обвинение на своих противников" [410, c. 197,
примеч.].
Настоящая виновность в ереси ясно изложена Иоанном
в его Посланиях и в Евангелии.
"Не исповедующие Христа, пришедшего во плоти: такой человек
есть обольститель и антихрист" [2 Послание Иоанна, 7].
В своем предыдущем Послании он учит свое стадо, что
существует две троицы (7-8) - короче говоря, систему
назареев.
Из всего этого можно сделать вывод, что
сконструированное и догматическое христианство
Константиновского периода есть просто отпрыск
многочисленных враждующих друг с другом сект, которые
сами были полукровками, родившимися от языческих
родителей. Каждая из них могла претендовать на
представителей, примкнувших к так называемой
ортодоксальной части христиан. И так как каждая
новорожденная догма должна была быть принята
большинством голосов, то каждая секта окрашивала
главное содержание своим собственным оттенком, и это
продолжалось до того момента, когда император навязал
эту боговдохновленную olla-podrida, в которой он сам,
очевидно, не понимал ни одного слова, в качестве религии
Христа, не расположенному к ней миру. Утомившись в
напрасных попытках прощупать неизмеримую трясину
международных спекуляций, не будучи в состоянии по
достоинству оценить религию, основанную на чистой
духовности идеальной концепции, - христианский мир
предался поклонению грубой силе, какую представляла
собою церковь, поддерживаемая Константином. С тех пор
среди тысяч обрядов, догм и церемоний, скопированных с
язычества, церковь может претендовать только на одно
изобретение, как целиком собственное, а именно - на
доктрину вечного проклятия; и на один обычай -
анафему. Язычники с ужасом отвергали и то и другое.
"Проклятие - страшная и прискорбная вещь", - говорит
Плутарх, - "По этой причине жрицу в Афинах хвалили за то, что она
отказалась проклясть Алкивиада (за осквернение мистерий"), когда
люди от нее этого требовали; ибо, она сказала, что она жрица молитв,
а не проклятий" [546, c. 44].
"Глубокие исследования показали бы", - говорит Ренан, - "что
почти все в христианстве есть только багаж, принесенный из языческих
мистерий. Первоначальный христианский культ есть ничто другое как
мистерия. Вся внутренняя линия поведения церкви, степени
посвящения, приказ молчания, множество фраз на языке духовенства не
имеют другого происхождения... Революция, которая свергла
Язычество, кажется на первый взгляд... абсолютным разрывом с
прошлым... но народная вера спасла большинство его привычных
символов от крушения. Христианство сначала внесло так мало перемен
в личную и общественную жизнь, что про большие количества людей в
течение четвертого и пятого веков трудно было сказать, кто они -
христиане или язычники; многие, кажется, придерживались
Пирамида