пифагорейцы - раньше его - делали это для немногого,
определения чего они сводили к числам, указывая,
например, что такое удобный случай, или справедливость,
или супружество. Между тем Сократ с полным основанием
искал суть вещи, так как он стремился делать
умозаключения, а начало для умозаключения - это суть
вещи: ведь тогда еще не было диалектического искусства,
чтобы можно было, даже не касаясь сути, рассматривать
противоположности, а также познает ли одна и та же наука
противоположности; и в самом деле, две вещи можно по
справедливости приписывать Сократу - доказательства
через наведение и общие определения: и то и другое
катается начала знания). Но Сократ не считал отделенными
от вещей ни общее, ни определения. Сторонники же идей
отделили их и такого рода сущее назвали идеями, так что,
исходя почти из одного и того же довода, они пришли к
выводу, что существуют идеи всего, что сказывается как
общее, и получалось примерно так как если бы кто, желая
произвести подсчет, при меньшем количестве вещей
полагал, что это будет ему не по силам, а увеличив их
количество, уверовал, что сосчитает. В самом деле,
эйдосов, можно сказать, больше, чем единичных чувственно
воспринимаемых вещей, в поисках причин для которых они
от вещей пришли к эйдосам, ибо для каждого [рода] есть у
них нечто одноименное, и помимо сущностей имеется единое
во многом для всего другого - и у окружающих нас вещей,
и у вечных.
Далее, ни один из способов, какими они доказывают, что
эйдосы существуют, не убедителен. В самом деле, на
основании одних не получается с необходимостью
умозаключения, на основании других эйдосы получаются и
для того, для чего, как они полагают, их нет. Ведь по
"доказательствам от знаний" эйдосы должны были бы
иметься для всего, о чем имеется знание; на основании
довода относительно "единого во многом" они должны были
бы получаться и для отрицаний, а на основании довода,
что "мыслить что-то можно и по его исчезновении",- для
преходящего: ведь о нем может [остаться] некоторое
представление. Далее, на основании наиболее точных
доказательств одни признают идеи соотнесенного, о
котором они говорят, что для него нет рода самого по
себе; другие приводят довод относительно "третьего
человека".
И, вообще говоря, доводы в пользу эйдосов сводят на нет
то, существование чего для тех, кто признает эйдосы,
важнее существования самих идей: ведь из этих доводов
следует, что первое не двоица, а число, т. е. что
соотнесенное [первее] самого по себе сущего и так же все
другое, в чем некоторые последователи учения об эйдосах
пришли в столкновение с его началами.
Далее, согласно предположению, на основании которого
они признают существование идей, должны быть эйдосы не
только сущностей, но и многого иного (в самом деле,
мысль едина не только касательно сущности, но и
относительно не-сущностей, и имеются знания не только
сущности; и получается у них несметное число других
подобных [выводов]). Между тем по необходимости и
согласно учениям об эйдосах, раз возможна причастность
эйдосам, то должны существовать идеи только сущностей,
ибо причастность им не может быть привходящей, а каждая
вещь должна быть причастна эйдосу постольку, поскольку
он не сказывается о субстрате (я имею в виду, например,
если нечто причастно самому-по-себе-двойному, то оно
причастно и вечному, но привходящим образом, ибо для
двойного быть вечным - это нечто привходящее). Итак,
эйдосы были бы [только] сущностью. Однако и здесь, [в
мире чувственно воспринимаемого], и там, [в мире идей],
сущность означает одно и то же. Иначе какой еще смысл
имеет утверждение, что есть что-то помимо окружающих нас
вещей - единое во многом? Если идеи и причастные им вещи
принадлежат к одному и тому же виду, то будет нечто
общее им (в самом деле, почему для преходящих двоек и
двоек, хотя и многих, но вечных существо их как двоек
(to dyas) в большей мере одно и то же, чем для самой-по-
себе-двойки и какой-нибудь отдельной двойки?). Если же
вид для идей и причастных им вещей не один и тот же, то
у них, надо полагать, только имя общее, и это было бы
похоже на то, как если бы кто называл человеком и
Каллия, и кусок дерева , не увидев между ними ничего
общего.
А если мы допустим, что хотя общие определения в других
отношениях и соответствуют эйдосам, например самому-по-
себе-кругу - "плоская фигура" и прочие части
определения, но должно еще добавлять, что есть то, [идея
чего она есть], то надо проследить, не оказалось ли это
совсем бессодержательным. В самом деле, к чему это
должно добавляться? К "середине" или к "плоскости", или
ко всем частям ["круга"]? Ведь все, что входит в
[охватываемую определением] сущность - это идеи,
например "живое существо" и "двуногое". А кроме того,
ясно, что "само-по-себе" должно наподобие "плоскости"
быть некоей сущностью (physis), которая будет как род
содержаться во всех эйдосах.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Пирамида