из того средоточия, которое справедливо и точно именовать
Небесным Кремлем. Великий дух, когда-то прошедший по нашей
земле в облике Серафима Саровского, а теперь - один из ярчайших
светильников Русского Синклита, приблизился и склонился ко мне,
укрыв меня, словно эпитрахилью, шатром струящихся лучей света и
ласкового тепла. - В продолжение почти целого года, пока эту
церковь не закрыли, я ходил каждый понедельник к акафистам
преподобному Серафиму и - удивительно! - переживал это
состояние каждый раз, снова и снова, с неослабевающей силой.
В начале 1943 года я участвовал в переходе 196-й
стрелковой дивизии по льду Ладожского озера и, после
двухдневного пути через Карельский перешеек, вошел поздно
вечером в осажденный Ленинград. Во время пути по безлюдному,
темному городу к месту дислокации мною было пережито состояние,
отчасти напоминавшее то давнишнее, юношеское, у храма
Спасителя, по своему содержанию, но окрашенное совсем не так:
как бы ворвавшись сквозь специфическую обстановку фронтовой
ночи, сперва просвечивая сквозь нее, а потом поглотив ее в
себе, оно было окрашено сурово и сумрачно. Внутри него темнело
и сверкало противостояние непримиримейших начал, а их
ошеломляющие масштабы и зиявшая за одним из них великая
демоническая сущность внушали трепет ужаса. Я увидел третьего
уицраора яснее, чем когда-либо до того, - и только веющее
блистание от приближавшегося его врага - нашей надежды, нашей
радости, нашего защитника, великого духа-народоводителя нашей
родины - уберегло мой разум от непоправимого надлома'.
_________ ' Это переживание я попытался выразить в поэме
"Ленинградский апокалипсис", но закономерности искусства
потребовали как бы рассучить на отдельные нити ткань этого
переживания. Противостоявшие друг другу образы, явившиеся
одновременно, пришлось изобразить во временной
последовательности, а в общую картину внести ряд элементов,
которые хотя этому переживанию и не противоречат, но в
действительности в нем отсутствовали. К числу таких
производительных привнесений относится падение бомбы в
Инженерный замок (при падении этой бомбы я не присутствовал). а
также контузия героя поэмы.
____________________________________
Наконец, нечто схожее, но уже полностью свободное от
метафизического ужаса, было мною пережито в сентябре 1949 года
во Владимире, опять-таки ночью, в маленькой тюремной камере,
когда мои единственный товарищ спал, и несколько раз позднее, в
1950-53 годах, тоже по ночам, в общей тюремной камере. Для
"Розы Мира" недостаточно было опыта, приобретенного на таком
пути познания. Но самое движение по этому пути привело меня к
тому, что порою я оказывался способным сознательно воспринять
воздействие некоторых Провиденциальных сил, и часы этих
духовных встреч сделались более совершенной формой
метаисторического познания, чем та, которая мною только что
описана.
Сравнительно часто и многими изведан выход эфирного тела
из физического вместилища, когда это последнее покоится в
глубоком сне, и странствие по иным слоям планетарного космоса.
Но, возвращаясь к дневному сознанию, путник не сохраняет о
виденном никаких отчетливых воспоминаний. Хранятся они только в
глубинной памяти, наглухо отделенной от сознания у огромного
большинства. Глубинная память (анатомически ее центр помещается
в мозгу) - это хранилище воспоминании о предсуществовании души,
а также о ее трансфизических странствиях, подобных
описываемому. Психологический климат некоторых культур и
многовековая религиозно-физиологическая практика, направленная
в эту сторону, как, например, в Индии и странах буддизма,
способствовали тому, что преграда между глубинной памятью и
сознанием ослабела. Если отрешиться от дешевого скепсиса,
нельзя не обратить внимание на то, что именно в этих странах
часто можно услышать, даже от совсем простых людей, утверждения
о том, что область предсуществования не является для их
сознания закрытой совершенно. В Европе, воспитывавшейся сперва
на христианстве, оставлявшем эту проблему в стороне, а потом на
безрелигиознои науке, ослаблению преграды между глубинной
памятью и сознанием не способствовало ничто, кроме
индивидуальных усилий редких единиц.
Я должен сказать совершенно прямо, что лично мною не было
проявлено даже и этих усилий, по той простой причине, что я не
знал, как к этому подойти, а руководителей у меня не было. Но
было зато нечто иное, чем я обязан, вероятно, усилиям невидимых
осуществителей Провиденциальной воли, а именно - некоторая
приоткрытость, как бы на узенькую щелку, двери между глубинной
памятью и сознанием. Сколь бы неубедительно ни прозвучало это
для подавляющего большинства, но я не намерен скрывать того
факта, что слабые, отрывочные, но для меня неоспоримо
достоверные проблески из глубинной памяти сказывались в моей
жизни с детских лет, усилились в молодости и, наконец, на сорок
седьмом году жизни стали озарять дни моего существования новым
светом. Это не значит, будто бы совершилось полное раскрытие
органа глубинной памяти, - до этого еще далеко, но
значительность образов, оттуда подающихся, стала для меня столь
осязательно ясна, а образы эти временами столь отчетливы, что
качественное, принципиальное отличие их от обычных
воспоминаний, а также от работы воображения становится
несомненным.
Как могу я не преклониться с благодарностью перед судьбой,
приведшей меня на целое десятилетие в те условия, которые
проклинаются почти всеми, их испытавшими, и которые были не
вполне легки и для меня, но которые, вместе с тем, послужили
могучим средством к приоткрытию духовных органов моего
существа? Именно в тюрьме, с ее изоляцией от внешнего мира, с
ее неограниченным досугом, с ее полутора тысячею ночей,
Пирамида