Сперва - двумя-тремя стихотворениями, скорее
описательными, а потом все настойчивее и полновластней, от
цикла к циклу, вторгается в его творчество великий город. Это
город Медного Всадника и Растреллиевых колонн, портовых окраин
с пахнущими морем переулками, белых ночей над зеркалами
исполинской реки, - но это уже не просто Петербург, не только
Петербург. Это - тот трансфизический слой под великим городом
Энрофа, где в простертой руке Петра может плясать по ночам
факельное пламя; где сам Петр или какой-то его двойник может
властвовать в некие минуты над перекрестками лунных улиц,
скликая тысячи безликих и безымянных к соитию и наслаждению;
где сфинкс "с выщербленным ликом" - уже не каменное изваяние из
далекого Египта, а царственная химера, сотканная из эфирной
мглы... Еще немного - цепи фонарей станут мутно-синими, и не
громада Исаакия, а громада в виде темной усеченной пирамиды -
жертвенник-дворец-капище выступит из мутной лунной тьмы. Это -
Петербург нездешний, невидимый телесными очами, но увиденный и
исхоженный им: не в поэтических вдохновениях и не в ночных
путешествиях по островам и набережным вместе с женщиной, в
которую сегодня влюблен, - но в те ночи, когда он спал
глубочайшим сном, а кто-то водил его по урочищам, пустырям,
расщелинам и вьюжным мостам инфра-Петербурга.
Я говорил уже: среди инозначных слоев Шаданакара есть
один, обиталище могучих темных стихиалей женственной природы:
демониц великих городов. Они вампирически завлекают
человеческие сердца в вихреобразные воронки страстной жажды,
которую нельзя утолить ничем в нашем мире. Они внушают
томительную любовь-страсть к великому городу, мучительную и
неотступную, как подлинное чувственное влечение. Это - другой
вид мистического сладострастия, - сладострастие к городу, и
притом непременно ночному, порочному, либо к удушливо-знойному
городу летних предвечерий, когда даже шорох переливающихся по
улицам толп внушает беспредметное вожделение. Возникают
мимолетные встречи, чадные, мутные ночи, но утоления они не
дают, а только разжигают. Из этой неутолимой жажды, из
запредельного сладострастия возникает образ, для каждого свой,
но тот самый, который всякому, прошедшему этим путем,
встречался реально в трансфизических странствиях, забытых
полностью или на девять десятых и кажущихся сном. О, не даймон,
совсем уже не даймон водил его по кругам этих соблазнов: кто-то
из обитательниц Дуггура подменил даймона собой, кто-то из
мелких демониц внушал ему все большее и большее сладострастие,
показывая ему такие формы душевного и телесного - хотя и не
физического - разврата, какие возможны в Дуггуре - и нигде
более.
Я не уверен, что "каждый вечер, в час назначенный", мечтая
о своем за уединенным столиком ресторана, Блок видел иначе, как
только в мечте, "девичий стан, шелками схваченный", и как "без
спутников, одна, дыша духами и туманами, она садится у окна".
Но мечтал он о ней и отравлял свои дни и ночи неутолимым
томлением потому, что смутно помнил о встречах с нею в Дуггуре.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Да, воистину: незнакомка. Пока не раскрылась глубинная
память, пока не вспомнился со всею отчетливостью Дуггур, до тех
пор невозможно понять, кто это!.. Но ни падениями, ни разгулом,
ни вином эта память не раскроется; и от тоски по нестерпимо
влекущему, но в Энрофе отсутствующему, от сладострастия к той,
кого нельзя забыть и нельзя до конца припомнить, спешишь за
призраком "от одной страстной ночи к другой", потому что вино
дает хоть иллюзию ее близости, а физические сближения - хоть
иллюзию обладания необладаемым.
Смутными воспоминаниями о Дуггуре насыщена вся "Снежная
маска". Едва начинается почти любое из стихотворений, и вдруг
уже реальный план сдвинулся, мгновенное колебание всех тканей
стиха - и вот уже пейзаж другого, смежного мира, другой Невы,
других вьюг, других громад по берегам - каких-то ледяных громад
с пещерами и гротами, каких-то полетов на "пасмурных конях" по
воздушным пучинам другого слоя: инфра-Петербурга.
Нет исхода из вьюг
И погибнуть мне весело.
Завела в очарованный круг,
Серебром своих вьюг занавесила...
"Снежная маска" - шедевр из шедевров. Совершенство стиха -
завораживающее, форма каждого стихотворения в отдельности и
всего цикла в целом - бесподобна, ритмика неповторима по своей
выразительности, эмоциональный накал достигает предела. Здесь,
как и во многих стихах последующего тома, Блок - величайший
поэт со времен Лермонтова. Но возрастание художественного
уровня идет параллельно линии глубокого духовного падения.
Более того: каждое такое стихотворение - потрясающий документ о
нисхождениях по лестнице подмен: это - купленное ценою гибели
предупреждение.
Спутанности, туманности, неясности происходящего для
самого автора, которые в какой-то мере смягчали ответственность
за цепь подмен, совершенных по отношению к Душе России, здесь
уже нет. Гибельность избранного пути осознана совершенно
отчетливо.
Что быть бесстрастным? Что - крылатым?
Пирамида