об изваянии тела в надлежащей форме. Он устроил трехструнную лиру, наподобие времен года,
так как установил три тона: острый, тяжелый и средний, острый - от лета, тяжелый - от зимы и
средний – от весны. И греков он научил красноречию, за что и назвали его Ермой. Одним
словом, Осирис, у которого он был иерограмматом, обо всем сообщал ему и очень пользовался
его советами. И оливковое дерево изобрел он, а не Афина, как говорят греки". В другом
месте^74 Диодор говорит, что Исида и Тот оказали умершему Осирису заупокойные почести и
учредили в честь его мистерии, "величая его силу". Это для нас вполне понятно после того, как
мы видели участие Тота в a`k|g`lhpnb`mhh и авторстве Книги Мертвых. И Плутарх сообщает
нам о том, что музыка возводилась к Тоту*75 "Вырвав у Тифона жилы, он пользовался ими, как
струнами, уча, что слово, приводящее все в гармонию, произвело согласное из несогласных
частей и гибельную силу не уничтожило, а ослабило". Другие известия Плутарха также, по-
видимому, дополняют наши сведения относительно представлений о Тоте в этот период.
Прежде всего, его роли бога времени вполне соответствует сказание о том, что ему обязаны
своим происхождением пять добавочных дней в году^76, но то, что он выиграл их в шахматы у
богини Луны, а также, что он сошелся с Реей (Нут) и был отцом Исиды, как будто отзывается
греческой редакцией: в египетских текстах мы нигде не встречаем подобной генеалогии. Точно
также, рассказ о его посредничестве в деле Гора", обжалованного Тифоном за незаконное
происхождение, с одной стороны, напоминает роль посредника, обычную у Тота, с другой,
является необычным вариантом и, кроме того, подозрителен по своей философской окраске.
Рассказ об "обезглавлении Исиды", с которым мы уже имели случай встречаться, находится
и у Плутарха, хотя в несколько измененном виде: Гор, "наложив на мать руки", сбрасывает с нее
головной убор, и Тот заменяет его головой коровы. Наконец, и Плутарх повторяет общее место
об изобретении Ермой грамоты и прибавляет, что египтяне в память об этом сделали иероглиф
ибиса первой буквой "неправильно, по моему мнению, отдавая первенство немой и безгласной
букве"^78. Не знаю, что имеет здесь он в виду: иероглиф ибиса не был буквой, а служил только
для написания имени Тота; ставился ли он во главе силлабаров, неизвестно: единственный
сохранившийся - танисский - не содержит в себе знаков птиц.
Если у Диодора и благочестивого Плутарха Тот-Ерма еще бог, то у других, как современных,
так и даже более ранних писателей мы встречаем в применении к нашему вопросу самый
крайний евгемеризм. Известно, до какой степени сама египетская религия открывала двери
этому учению: ей всегда было свойственно представление о богах, царствовавших над землей; с
их династий они начинали свою историю. Тота мы видели и царем этой династии, и визирем у
Осириса и Гора; его характер, как олицетворения культуры, науки и магии еще более
содействовал тому, что в нем начинали видеть не только какого-то доисторического мудреца, но
и просто аллегорию египетской культуры и вообще всех приобретений ума. Уже Платон, у
которого впервые мы находим греческую транскрипцию имени божества в несколько
искаженной и, вероятно, областной нижнеегипетской форме Qeuq, не чужд этого
евгемеристически-аллегорического представления. Всем известен эпизод из беседы Сократа с
Федром^79, в котором первый рассказывает историю изобретений Феуфа - "одного из древних
богов у Навкратиса, которому посвящена птица, называемая ибис". Таким образом, он еще
считается богом; что касается упоминания Навкратиса, то не имеется ли здесь в виду северо-
западный культ Тота. Известно, что Даманхур dnkcn назывался Ермополем и, хотя, как
показывает самое имя города, он мог быть только градом Гора, но гдето вблизи его все-таки
существовал культ Тота, как это доказывают археологические находки. И вот этот Феуф
выставляется изобретателем чисел арифметики, геометрии, астрономии, букв и письменности, а
также игр в кости и шашки. Известен, затем, рассказ Платона о том, как он отправился в Фивы к
царю Фамусу, чтобы познакомить его со своими изобретениями и склонить к применению их в
государстве, а также об их разговоре и мнении Фамуса о вредных последствиях изобретения
грамоты. Здесь уже мы, по-видимому, стоим не на египетской почве. Если уже в этом рассказе
евгемеристическая окраска сильнее, чем в египетских сказаниях, то в Филебе^80 она выступает
еще ярче. Здесь Qeuq называется прямо "бог или божественный человек". Ему, "по египетскому
сказанию", приписывается не только изобретение букв, но и различение гласных от безгласных
и полугласных и основание того, что греки называли грамматикой. Последующее время могло
только содействовать дальнейшему развитию евгемеристических представлений о Тоте. Даже
Манефону, носившему имя бога, пришлось считаться с мнением о трех Ермах: Тоте, отце
Агатодемона, и Тате^81; первый составлял царские списки иероглифами на стэлах, второй
транскрибировал их иератическими письменами и отдавал на сохранение в храмы, т. е., другими
словами, Тот 1 является отцом эпиграфики, а II - палеографии; надписи и папирусы и два рода
шрифтов приписываются разным лицам, чего в древнем Египте мы не заметили. Что касается
Тата, то у Стобэя, например, он выставляется сыном и преемником в деле премудрости
Тота,вознесшегося после своей земной просветительной миссии на небо. Это опять чисто
египетское представление о богах-царях, покидающих этот мир и передающих свой сан
сыновьям, но о Тоте в древнем Египте этого не рассказывалось. Мы не будем здесь
распространяться о тех бесчисленных представлениях о Тоте-Ерме трижды величайшем и его
побочных формах, какие явились результатом смешения древних культур востока и запада, - это
не входит в нашу задачу и, кроме того, сводится к воззрению на Тота-Ерму как на мудреца,
законодателя, "дивного человека", автора философских трактатов относительно наиболее
возвышенных предметов^82.
За пределами нашей работы лежит также и рассмотрение этих книг, которых в древности
насчитывали мириады; что в этой так называемой "герметической" философии идет из Египта и
что из других источников это крайне интересный вопрос, который мог бы составить предмет
нового обширнейшего исследования. Для нас, во всяком случае, важно, что и эти, быть может,
слабые отголоски древнеегипетской премудрости, растворенные эллинизмом и христианством,
ходили далеко за пределами родных храмов под именем, хотя и переведенным на чужой язык,
того бога, который и в древнем Египте считался их автором. В этом превращении Тота, дву- или
тривеличайшего, в Ерму с тем же эпитетом оба бога подверглись взаимным изменениям. Если у
первого отступил на задний план или даже совсем исчез лунный характер, то brnpni совершенно
видоизменился под влиянием египетских представлений.
Ученые воспользовались теперь тем сопоставлением, которое сделали до них массы с тем,
чтобы выработать при помощи этого материала идеальный тип, олицетворение лучших
душевных сил и способностей.^83 Еще христианские писатели в Египте помнили о своем
"земляке"^84 Ерме: Кирилл Александрийский не раз упоминает о нем, ссылается на него в
своих творениях и даже доказывает, что он веровал во св. Троицу*85 Климент
Александрийский^86 передает представление о нем, как об авторе священных книг древних
египтян; перечисляемые им произведения, в общем, подходят под объем египетской
религиозной литературы, равно как и знаменитые стэлы в земле Сириадской, может быть,
имеют в виду египетскую эпиграфику. Из этих "стэл", которые, по убеждению древних, были
органом египетской жреческой премудрости (рационалистическое объяснение множества
надписей, приписываемых одному Ерме), выводили и Пифагоровы учения, и Платонову
философию^87. Последующим писателям конца III в. и начала IV пришлось уже иметь дело с
огромной "герметической" литературой, о которой мы уже упоминали и которая имела с
древним Египтом гораздо меньше общего, чем упоминаемая Климентом Александрийским.
Было бы крайне интересно проследить переживания представлений о Тоте среди коптов. К
сожалению, то, что можно добыть из доступных источников, представляется далеко не таким
обильным, как этого можно было бы ожидать от литературы - наследницы писаний "владыки
словес"^88. Существуют попытки превратить коптов во что бы то ни стало в настоящих
египтян, у которых внешняя христианская оболочка мало отразилась на внутреннем
содержании. Конечно, нельзя забывать, что современники Пахомия великого и Шенути - плоть
от плоти подданных фараонов и что египетская культура не могла сойти с арены истории, не
оставив никаких следов, но все же те сближения, которые делает, например, Амелино, слишком
Пирамида