несовершенства его естественными и неотъемлемыми атрибутами. Он
не стремится идти далее, не
стремится заглянуть в глубь вещей, не стремится познать генезис и
причинность противоречий и
дисгармонии окружающего мира, он попросту удовлетворяется тем,
что пылкий и восторженный дух его в
сладкой дремоте экстаза воспринимает туманные отблески и
несказываемые мысли иного мира. Но, рано
или поздно, горе подстерегает и такого человека. Все болезненнее
и болезненнее в его ушах начинает
раздаваться голос рассудка, толкающий его оглянуться назад, сойти
с воздвигнутого им себе пьедестала и
обратить взор свой на томление человечества. Для него наступает
пора страданий, пора переоценки всего,
столь страшная и тягостная всякой душе человеческой. Этот
грозный, а подчас и гибельный для него миг в
отдельной жизни, миг перелома, наступал всегда логично и
естественно. Чем дальше уходил человек в мир
грез, таинственных аккордов и мистических видений, тем больше
возрастало в душе его страстное желание
хотя бы часть своих переживаний передать другим людям. Он
попросту подчинялся общему закону, что «в
миг переживания счастья человек инстинктивно стремится и жаждет
разделить это счастье с другими
людьми». И вот, рано или поздно, такой человек наконец
оглядывался назад, и ужас охватывал его душу:
все, что раньше проходило так незаметно, что скользило, как тень,
не доходя до сознания, — все
представало пред ним с дерзновенностью уродливости. И в душу
человека проникал новый и самый
тягостный вид страдания — страдание духа при виде несоответствия
великого с малым. Страдания духа —
это высшая степень развития, это кульминация всех видов
страдания. Если путь человеческий тягостен
всегда, то в это время человек действительно начинает трепетать
всеми фибрами души своей в страдной и
безнадежной агонии. Если всякое другое страдание может быть
подавлено простым воздействием лекарств,
то в данном случае такого лекарства нет и быть не может.
Нет такого человека на земле, кто бы, вдумываясь в путь своей
жизни, мог бы сказать, что он понимает его.
Самый мудрый из людей, уже достигший многого, всегда должен, в
конце концов, признаться в бессилии
понять события своей жизни, их преемственность и цель. Он может о
многом догадываться, многое
чувствовать, но никогда, пользуясь данными своей жизни, он не
сможет вполне восчувствовать
необходимость каждого из них и понять в разуме их
долженствование; в этом и состоит известный «закон
перспективы». Самые отдаленные от нас по времени события жизни
всегда настолько еще связаны с нашим
настоящим состоянием, настолько еще проникнуты горечью
несбывшихся желаний, что человек всегда
совершенно лишен возможности их объективного анализа, а если бы
человек и достиг этой возможности, то
он перестал бы уже быть человеком, потому что, порвав все связи с
жизнью, он уже не мог бы быть живым.
Кем бы человек ни был, он всегда наталкивается на препятствия,
кладущие предел его стремлениям в том
направлении, в котором ему хочется двигаться. Его путь
обрывается, а затем на пути его жизни возникают
новые факторы, которые устрояют ее русло в совершенно новом
направлении. Вот почему всегда путь
человеческой жизни есть путь извилистый, с крутыми поворотами, а
подчас и с остановками и попятным
движением по зигзагам. Сам человек, в своем движении по пути
жизни, различными сторонами своего
существа исполняет различную роль. Своим внешним контуром он
соприкасается с жизненной средой, своей
внутренней сущностью он является как бы посторонним свидетелем
событий, не им приуготовляемых и
предначертываемых, не им же и приводимых в исполнение. Но, наряду
с этим, в нем всегда также теплится
сознание, что он причастен к устроению своей жизни не только
непосредственно своей свободной волей, но
и через какие-то неведомые и бездонные глубины своего «Я». Эта-то
двойственность сознания,
одновременное сознание своей силы, могущей все, и сознание
полного, совершенно безнадежного бессилия,
и гнетут человека. На пути всей своей жизни человек постоянно
колеблется между полной и гордой верой в
себя и безнадежным отчаянием. Именно эта двойственность и
растравляет раны, она не дает человеку
горделиво сносить неудачи, отравляя его сомнениями и отчаянием, и
в то же время мешает ему смириться и
положиться целиком в Высшую Неведомую Волю, шепча ему
напоминание, что он властелин по рождению.
«Господи! помоги мне, не допусти меня последовать воле моей!»
Молитва Исайи отшельника.
Отсюда явствует, что путь к побуждению страданий может быть двух
видов и выбор их зависит от самого
человека. Первый — это путь полного смирения, полного унижения
своей личной воли и покорного
следования велениям судьбы. Второй путь — это путь активной
борьбы, это возведение в идеал личной
воли, это отрицание существования внешней силы, признание лишь
своей высшей воли, отделенной от воли
личной порогом неведомого, но долженствующего быть познанным.
Отсюда ясно, что путь смирения — это
путь пассивной борьбы, его враг — это сознание своей силы,
Пирамида