еще сильнее: что доброго может быть из Ангамандо?
Он начал на ощупь исследовать каземат, в котором оказался, видимо, когда был без
сознания. Вопреки ожиданиям, здесь было сухо и не слишком холодно. У вороха сена, на
котором он лежал, Эльф обнаружил кувшин с водой и еду. Попробовал с опаской. Вода была
чистой и холодной, пища - вполне сносной. Плохо было одно: в каземат не проникал ни один
луч света. Полная темнота.
И потянулись часы - а, быть может, дни и недели. Раз в день появлялся какой-то человек,
приносивший воду и еду. Ожидание было страшнее всего; Элион, кажется, был бы даже рад,
если бы его повели на допрос: легче умереть, чем бесконечно терзаться неизвестностью и
ожиданием. Но время шло, и ничего не происходило. Он уже с нетерпением ждал прихода
своего тюремщика, несколько раз пытался заговорить с ним, но не добился ни слова.
Он начал разговаривать сам с собой - но здесь, где, казалось, умерли все звуки, голос его
звучал слишком громко, пугающе. Он чувствовал, что сходит с ума. Тьма и беззвучие.
Безвременье. Беспамятство...
...Солнце. Свет. Элион плакал, как ребенок, протягивая руки к бледному светилу. Он
смеялся, и слезы текли по его лицу; он нес какую-то несусветную чушь, и снова плакал и
смеялся... Если б знать, кто вывел его из вечного мрака - сюда, к свету, - благословлял бы имя
его, будь то хоть сам Враг. Быстро начали болеть отвыкшие от света глаза, но когда кто-то
поднял его за плечи - беспомощного, слабого, - он взмолился:
- Лучше убей меня... я не могу, не хочу снова - туда... я не могу...
Он снова потерял сознание.
Первое, что осознал, придя в себя - лежит на постели. На настоящей постели, не на
ворохе сена. Осторожно, боясь снова увидеть мрак каземата, Элион открыл глаза.
Небольшая комната с высокими сводами была освещена бледным светом, падавшим из
узкого стрельчатого окна. Элион приподнялся и огляделся.
У стены - стол, заваленный книгами и свитками, невысокое кресло с резной спинкой,
еще одно - у постели, на нем аккуратно сложена одежда; камин... Ничего лишнего, почти
аскетически строго; только на стене - какой-то гобелен. Эльф поднялся, натянул одежду,
набросил тяжелый темный плащ - огонь в камине, похоже, погас давно, и в комнате было
довольно прохладно.
Гобелен поразил его. Он никак не мог понять, как вещь, исполненная с таким
мастерством, могла оказаться здесь, в Ангамандо? Правда, сюжет мог показаться странным: в
ночном звездном небе парила огромная сова, раскинув серебристо-серые крылья. Сияющие
золотые глаза ее, казалось, внимательно и настороженно изучают Эльфа. В лапах птица
сжимала меч с витой рукоятью и непонятным заклятием, начертанном на светлом клинке.
"Может, похищено из какого-нибудь разграбленного эльфийского поселения? Вряд ли...
Странная картина; прекрасная, но слишком мрачная. Ночная птица... Что-то зловещее. Нет, это
не работа Элдар..." - растерянно размышлял Элион.
С трудом оторвавшись от гобелена, Эльф подошел к окну. У него теплилась еще
безумная надежда, что каким-то чудом его вырвали из вражьих лап, и теперь он у друзей.
Одного взгляда в окно было достаточно, чтобы развеять все сомнения. Черные горы,
вырастающие из скал сумрачные башни... Тангородрим. Ангамандо. Твердыня Моргота.
"Кто знает мысли Врага? Может, все это - ловушка, слишком искусно расставленная,
чтобы я мог понять сразу?.. Может, он просто решил поиграть со мной, как хищный зверь с
подранком, зная, что я в его власти?"
Он шагнул к столу. Судя по количеству рукописей, он был в обители какого-то
книжника. Один лист был, похоже, написан совсем недавно. "Может, в этом я найду
разгадку?.." Элион присел в кресло и принялся за чтение.
Письмена были чем-то знакомы, но в то же время какие-то иные. Однако Элион был
Нолдо, да и немного понимал речь тех, у кого ныне был в плену. Сначала с трудом, потом все
легче разбирая такие похожие и непохожие письмена и слова, он погрузился в чтение - где-то
читая, где-то угадывая и домысливая. Хотя писал явно враг, все-таки было немного неловко...
"Звезда моя, королева Севера!
Каждый час, проведенный вдали от тебя, кажется вечностью. И лишь то, что ты не
забыла меня, согревает душу. Глупо, конечно, но я почему-то боялся, что не смогу вспомнить
твое лицо... А потом понял, что помню, помню все. Я часто теперь возвращаюсь мыслью к
нашей первой встрече. Я взглянул на тебя, и показалось мне - глаза твои сияют, как ясные
голубые звезды, недостижимо-далекие и манящие... Я помню каждую мелочь. Твое темное
платье, расшитое серебром, было похоже на траву, едва тронутую инеем, на которую
опустились две снежно-белых прекрасных птицы - твои руки... Те мгновения, что ты молчала,
длились бесконечно, но когда заговорила, голос твой показался звоном замерзших ветвей под
первым теплым ветром, когда только-только сердце начинает предчувствовать весну. Если бы
ты знала, моя королева, как я хочу снова услышать твой голос, твой смех, похожий на песню
лесного ручья... Когда ты смеешься, кажется - весь мир радуется вместе с тобой. Я будто вижу
сейчас твое прекрасное счастливое лицо, твои волосы - водопад бледного золота..."
Там были еще стихи - непривычные, странные и прекрасные; Эльфу казалось - от строк
веет музыкой, ласковой и почему-то печальной. Он и не знал, что Люди способны на такое.
"...Я обещал тебе, любовь моя, рассказать об Учителе. Я стоял на страже, когда он
подошел ко мне. Он назвал меня по имени - до сих пор удивляюсь, как он помнит всех нас, - и
спросил, что меня тревожит. Я не хотел отвечать - подумал, какое ему дело до таких пустяков?
Но он посмотрел мне в глаза - показалось, он читает в моем сердце, и я рассказал ему все о нас.
Все, от начала до конца. И, когда я окончил рассказ, то увидел, что он улыбается. Чуть заметно,
уголком губ. Он сказал: "Я хотел бы побывать на вашей свадьбе. Услышать, как поет Илха,
твоя госпожа... - а потом остановился и закончил уже совсем другим голосом. - А впрочем, не
стоит". И, знаешь, что-то было в его голосе такое, отчего у меня сжалось сердце. Я понял - ведь
его лицо изуродовано, и он не любит появляться на людях, особенно в час их радости. Знаешь,
когда он улыбается, в ранах выступает кровь... Я не знаю, почему они никак не заживают - так
долго... Я даже слышал однажды, как его называли - "Тот, кто не улыбается"...
Я что-то говорил ему, сам не понимая, что говорю, что-то доказывал, убеждал... А он
вдруг сказал так грустно: "У тебя доброе сердце, мальчик". И ушел. Я смотрел ему вслед, и
внезапно понял, как невероятно одинок этот мудрый и сильный человек. Как беззащитен - при
всей своей силе. То бремя, что легло на его плечи, не по силам простому смертному. А он -
один. Судьба слишком жестока; разве он менее заслужил счастье, чем мы?.."
Ниже была приписка - неровным торопливым почерком:
"Я перечел письмо. Не знаю, можно ли писать такое, не кощунство ли - даже думать так.
И неожиданно поймал себя на том, что совершенно забыл: ведь он..."
Здесь запись обрывалась.
...Вскоре он познакомился и с хозяином этой обители - светловолосым золотоглазым
северянином лет двадцати двух. Звали северянина Хонахтом, и оказался он вовсе не
книжником, как полагал Элион, а воином. Зачем ему столько книг - он, конечно, объяснял, но
Элион до конца так и не понял; для него это мало вязалось с обликом воителя.
Говорить с человеком было странно, иногда тяжело; Элион зачастую не понимал его. Но
человек не был ему ни ненавистен, ни неприятен: не враг, просто - другой. Однажды Элион
решился высказать ему одну неотвязную мысль:
- Послушай, на что тебе Тьма? Я же вижу - в тебе зла нет. Все еще можно исправить. Ты
умен, ты способен понять ошибку... Принеси покаяние, пади на колени перед Великими - ты
будешь прощен, верь мне! Ведь ты просто обманулся, запутался...
Человек помолчал немного, потом сказал:
- Знаешь, почему я останусь здесь?
Заглянул Эльфу в глаза и продолжил тихо и очень серьезно:
Пирамида