по-лоску ободранной краски. В этой комнате не было ни-чего. Что понадобилось
в ней человеку, вошедшему туда?
Уверенный, что он не искал ничего, а только хотел скрыться от меня, я
долго в нерешительности стоял перед лестницей, пустой, освещенной белым
неподвиж-ным светом. Постепенно, дюйм за дюймом, я повернул-ся. Меня
охватило странное беспокойство, собственно, даже не беспокойство, я ничего
не боялся -- я весь был как бы после анестезии: напряженный, хотя и
спокойный; сделал два шага, напряг слух, прищурил глаза, и тогда мне
показалось, что я слышу -- по дру-гую сторону двери -- дыхание. Невероятно.
"Пойду", -решил я, но это было уже невозможно, слишком много внимания я
уделил этой дурацкой двери, чтобы просто так взять и уйти. Я открыл ее и
заглянул внутрь. Под маленькой потолочной лампой посереди-не пустой комнаты
стоял Олаф. Он был в своем ста-ром свитере, с подвернутыми рукавами, словно
только минуту назад бросил инструменты.
Мы смотрели друг на друга. Видя, что я не наме-рен прерывать молчание,
он заговорил первым, прав-да, не очень уверенно:
-- Как дела, Эл?..
Я и не думал притворяться, просто был потрясен обстоятельствами нашей
неожиданной встречи, а мо-жет быть, еще не прошло ошеломляющее действие слов
Турбера, во всяком случае, я не ответил. Я по-дошел к окну, из которого
открывался такой же вид на черный парк и зарево города, повернулся и присел
на подоконник. Олаф не шелохнулся. Он все еще сто-ял посреди комнаты: из
книги, которую он держал в руке, выскользнул листок бумаги и упал на пол. Мы
одновременно наклонились; я поднял листок и уви-дел принципиальную схему
корабля, того самого, что несколько минут назад показывал мне Турбер. Внизу
виднелись пометки, сделанные рукой Олафа. "Значит, вот в чем дело", --
подумал я. Он молчал, потому что летит сам и не хотел расстраивать меня этим
сообще-нием. Я должен ему сказать, что он заблуждается, по-тому что меня
совсем не интересует экспедиция. С ме-ня довольно звезд, кроме того, я все
уже знаю от Тур-бера, так что он может говорить со мной со спокойной
совестью.
Держа чертеж в руке, я внимательно вглядывался в линии схемы, как бы
оценивал обтекаемость ракеты, однако ничего не сказал, молча протянул ему
бу-магу, он взял ее, чуть помедлив, и, сложив вдвое, спрятал в книгу. Все
это делалось молча, я убежден, что неумышленно, но эта сцена, может быть,
именно потому, что она разыгралась в тишине, приобрела сим-волический смысл,
словно я принимал к сведению его предполагаемое участие в экспедиции и,
возвращая ему схему, тем самым одобрял этот шаг, без энтузиаз-ма, но и без
сожаления. Когда я поискал его взгляда, он отвел глаза, чтобы тут же
взглянуть на меня ис-подлобья -- воплощение неуверенности или смущения. Даже
теперь, когда я уже знал все? Тишина малень-кой комнаты становилась
невыносимой. Я слышал не-много учащенное дыхание Олафа. Его лицо было
уста-лым, и глаза не такими живыми, как тогда, когда мы виделись в последний
раз, словно он много работал и мало спал, но было в них еще какое-то новое
выраже-ние, которого я не знал.
-- У меня все в порядке... -- сказал я, -- а как ты? Произнеся эти
слова, я понял, что они уже запоз-дали, что они были бы уместны, как только
я вошел, а теперь они прозвучали так, будто я обижен или даже издеваюсь над
ним.
-- Ты был у Турбера? -- спросил он.
-- Был.
-- Студенты уехали... Тут сейчас никого нет, нам дали все здание... --
начал он с видимым усилием.
-- Чтобы вы могли разработать план экспедиции? -- поддержал я разговор,
а он торопливо ответил:
-- Да, Эл. Ну, ты, конечно, знаешь, что это за ра-бота. Пока нас
горстка, но у нас прекрасные машины, эти автоматы, знаешь...
-- Это хорошо.
Снова наступило молчание. И странное дело, чем больше оно длилось, тем
явственней становилось беспо-койство Олафа, его подчеркнутая неподвижность.
Он продолжал стоять как столб посредине комнаты, под самой лампой, как бы
готовый к самому худшему. Я решил положить этому конец.
-- Слушай-ка... -- сказал я совершенно тихо, -- как ты, собственно,
себе это представлял?.. Страусовая политика никогда не оправдывается,
знаешь... Не ду-мал же ты, что без тебя я никогда не узнаю?
Он молчал, склонив голову набок. Я явно пересо-лил, потому что он ни в
чем не был виноват, и на его месте я, наверно, и сам поступил бы так же.
Впрочем, я нисколько не был на него обижен за его месячное молчание. Меня
возмутила его попытка спрятаться от меня, когда он увидел, что я выхожу от
Турбера, но этого я не решался ему сказать, это было слишком глупо и смешно.
Я повысил голос, обругал его дура-ком, но он и тогда не стал защищаться.
-- Значит, ты считаешь, что говорить не о чем? -- бросил я раздраженно.
-- Это зависит от тебя...
-- Как от меня?
-- От тебя, -- упорно повторил он. -- Самым важ-ным было, от кого ты
узнаешь...
-- Ты серьезно так считаешь?
-- Так мне казалось...
-- Это безразлично... -- проворчал я.
-- Что... ты собираешься делать? -- тихо спро-сил он.
-- Ничего.
Он недоверчиво смотрел на меня .
-- Эл, ведь я... -- он не докончил.
Я чувствовал, что мучаю его одним своим присут-ствием, однако я все еще
не мог простить ему неожи-данного бегства; а уйти сейчас молча было бы
совсем плохо. Я не знал, что делать; все, что связывало нас, было
перечеркнуто. Я взглянул на него в тот мо-мент, когда и он поднял на меня
глаза, -- каждый из нас сейчас, наверное, рассчитывал на помощь дру-гого...
Я встал с подоконника.
-- Олаф... уже поздно. Я пошел... Не думай, что... я обижен, ничего
подобного. Мы еще встретимся, мо-жет, ты к нам приедешь, -- сказал я с
трудом, каж-дое слово было неестественным, и он это чувствовал.
-- Что ты... Останься хотя бы на ночь...
-- Не могу, знаешь, я обещал... Я не назвал ее имени.
Олаф пробормотал:
-- Как хочешь. Я провожу тебя.
Мы вместе вышли из комнаты, потом спустились вниз; на улице было
совершенно темно. Олаф молча шагал рядом; вдруг он остановился. Я тоже.
-- Останься, -- шепнул он смущенно. Я видел только смутное пятно его
лица.
Скачать книгу [0.20 МБ]
Пирамида