предсказывают они там судьбу произведения!
Так вот что он хотел мне все время втолковать,
невеселый мой вчерашний знакомец! Наивероятнейшее количество
читателей текста - сюда же все входит! И тиражи сюда входят,
и качество, и популярность, и талант писателя, и талант
читателя, между прочим. И можешь ты гениальнейшую вещь
написать, а машина выдаст тебе мизер, потому что никуда твоя
гениальная вещь не пойдет, прочтут ее разве что жена,
близкие друзья да хорошо знакомый редактор, на котором все и
кончится: "ты же понимаешь, старик... Ты, старик, пойми меня
правильно...".
Умненькая машина, хитренькая! А я, дурак, потащил к ним
свои рецензии, мусор им свой потащил, мусорную свою корзину.
Я сел, обхвативши колени руками. Вот что он имел в виду. Вот
почему он мне, можно сказать, назначил следующее свидание.
Сущное он мое имел в виду, подлинное. Чтобы твердо понял я,
на каком я свете и надо ли мне дальше горячиться или же,
подобно многим до меня, стоит бросить работать и начать
вместо этого хорошо зарабатывать...
И холодно мне стало от этих мыслей, кожа пошла
мурашками, и я натянул на плечи одеяло, и ужасно вдруг
захотелось курить.
Страшненькая машина, жутенькая! И зачем только это
понадобилось им? Конечно, знать будущее - вековая мечта
человечества, вроде ковра-самолета и сапог-скороходов.
Цари-короли-императоры большие деньги за такое знание
сулили. Но если подумать, то при одном непременном условии:
чтобы будущее это было приятным. А неприятное будущее - кому
его нужно знать? Вот прихожу я на банную с синей папкой, и
говорит машина мне человеческим голосом: "а дела твои,
феликс Александрович, дерьмо. Три читателя у тебя будет, и
утрись...".
Я отбросил одеяло и стал нашаривать ногами тапочки.
А ведь не идти на банную теперь тоже нельзя! Должен же
я знать... Зачем? Зачем мне это знать, что вся работа моя,
жизнь моя, по сути дела, коту под хвост? Но с другой
стороны, почему уж так обязательно коту под хвост? Не сам ли
я мечтаю так отдать на хранение синюю папку, чтобы не залез
в нее потный любопытный нос брыжейкина и гагашкина? Впрочем,
потный любопытный нос - это все-таки нечто иное. Брыжейкин
гагашкиным, а читатель читателем. Все же я, черт возьми, не
рукоблудием занимаюсь,- я для людей пишу, а не для
самоуслаждения. Конечно, с самого начала я был готов к тому,
что синюю папку при моей жизни не напечатают. Обычное дело,
не я первый, не я последний. Но вот мысль о том, что она
просто сгинет, на пропасть пойдет, растворится во времени
без следа... Нет, к этому я не готов. Глупо, согласен. Но не
готов. Потому и страшно!
Я умывался, приводил в порядок постель, готовил
завтрак, занятый этими мыслями. Было всего половина
седьмого, но все равно я не мог бы теперь ни спать, ни даже
просто лежать. Меня прямо-таки трясло от нервного
возбуждения, от желания что-нибудь немедленно сделать или
хотя бы решить.
Это ж надо же, до чего нас убедили, будто рукописи не
горят! Горят они, да еще как горят, прямо-таки синим
пламенем! Гадать страшно, сколько их, наверное, сгинуло, не
объявившись... Не хочу я для своего творения такой судьбы. И
узнать о такой судьбе не хотелось бы, если она такая... Ах,
не зря, не зря обиняками вчера говорил мой невеселый
знакомец, мог бы ведь и прямо сказать, что к чему, но
рассудил, что ежели не догадаюсь я сам, то бог убогому
простит, а уж если догадаюсь, тогда деваться мне будет
некуда: приду и принесу, и узнаю...
И нечувствительно оказалось, что сижу я за своим
столом, и синяя папка распахнута передо мною, и пальцы мои
сами собой берут листок за листком и бережно перекладывают
справа налево, оглаживают, выравнивают объемистую уже
стопочку, и ужасно горько мне стало, что вчера поздно
вечером дочитал я последнюю написанную строчку. А как хорошо
было бы именно сегодня, сейчас вот, в минуту неуверенности,
в минуту паники, когда дорога моя неумолимо ведет к
развилке, как хорошо было бы в эту минуту прочитать
последнюю, еще неведомую мне, ненаписанную строчку и под нею
слово "конец". Тогда я мог бы сказать сейчас с легкой душой:
"все это, государи мои, философия, а вот полюбуйтесь-ка на
вот это!"- И покачал бы синюю папку на растопыренной
пятерне.
И так нестерпимо захотелось мне приблизить хоть немного
этот далекий момент, что я торопливо раскрыл машинку,
заправил чистый лист бумаги и напечатал:
"часть вторая. Следователь".
Я уже давно знал, что вторая часть будет называться
именно "следователь". Я очень неплохо представлял себе, что
происходит там в первых двух главах этой части, и потому мне
понадобилось всего каких-то полчаса, чтобы на бумаге
появилось:
"у анджея вдруг заболела голова. Он с отвращением
раздавил в переполненной пепельнице окурок, выдвинул средний
ящик стола и заглянул, нет ли там каких-нибудь пилюль.
Пилюль не было. Поверх старых перемешанных бумаг лежал там
черный армейский пистолет, по углам прятался пыльный
табачный мусор, валялись обтрепанные картонные коробочки с
канцелярской мелочью, огрызки карандашей, несколько
сломанных сигарет. От всего этого головная боль только
усилилась. Анджей с треском задвинул ящик, подпер голову
руками так, чтобы ладони прикрыли глаза, и сквозь щелки
между пальцами стал смотреть на питера блока.
Питер блок, по прозвищу копчик, сидел в отдалении на
табуретке, смиренно сложив на костлявых коленях красные
Скачать книгу [0.13 МБ]
Пирамида