эти мысли вылетели у меня из головы, когда совсем уже рядом
с домом я поскользнулся по-настоящему, совершил
фантастический пируэт и обрушился на бок, вдобавок сбив с
ног подвернувшуюся даму с собачкой.
Поднимать нас сбежалось шестеро, и порядочно тут было
кряхтенья, сопенья, ободрительных возгласов и сомнительных
ламентаций по поводу того, что право на труд у нас не
подразумевает, видно, права на посыпание песком обледенелых
тротуаров. Больше всех, по-моему, пострадала собачка,
которой в суматохе оттоптали лапу, но и я треснулся весьма
серьезно. Я стоял, прижимая ладонь к боку, и пытался дышать,
а вокруг меня переговаривались в том смысле, что ничего
подобного в москве зимой еще не бывало... Бардак... Конец
света... Страшный суд...
Отдышавшись, я с трудом произнес слова благодарности
спасителям моим и слова вины перед несчастной дамой и ее
собачкой. Мы разошлись, и я поковылял к облицованному черной
плиткой крыльцу своему.
Эсхатологические реминисценции, прозвучавшие в
негодующем хоре поборников права на труд для дворников,
направили мысли мои в совершенно иное русло. Я вспомнил
падшего ангела и его дурацкие ноты, а затем, по естественной
ассоциации, вспомнил напутственные слова моего сегодняшнего
знакомца. "Я бы не советовал вам разгуливать с этими нотами
по улице. Мало ли что, знаете ли..." А что, собственно? Что
это за ноты такие, с которыми мне не советуют гулять по
улицам? "Боже, царя храни"? Или "хорст вессель"? И по этому
поводу тоже у меня ничего не придумалось, кроме
невероятного, разумеется, но зато все объясняющего
предположения, что это действительно партитура труб
страшного суда. Но тут я, по крайней мере, знал, к кому
обратиться. Я не доехал до своего шестнадцатого этажа, а
вышел на шестом. Там в четырехкомнатной квартире жил и
работал популярный композитор-песенник георгий луарсабович
чачуа, хлебосол, эпикуреец и неистовый трудяга, с которым мы
были на "ты" чуть ли не с самого дня вселения в этот дом.
Из-за обитой дерматином двери гремел рояль и заливался
прекрасный женский голос. Видимо, чачуа работал. Я
заколебался. Из-за двери грохнул взрыв хохота, рояль смолк,
голос тоже оборвался. Нет, кажется, чачуа не работал. Я
нажал кнопку звонка. В тот же момент рояль загремел снова, и
несколько мужских глоток грянули что-то грузинское. Да,
чачуа, кажется, не работал. Я позвонил вторично.
Дверь распахнулась, и на пороге возник чачуа в черных
концертных брюках с яркими подтяжками поверх ослепительно
белой сорочки, расстегнутой у ворота, разгоряченное лицо
озабочено, гигантский нос покрыт испариной. Ч-черт, все-таки
он работал...
- Извини, ради бога,- сказал я, прижимая к груди папку.
- Что случилось?- Осведомился он встревоженно и в то же
время слегка раздраженно.
- Ничего не случилось,- ответил я, намертво задавливая
в себе позыв говорить с кавказским акцентом.- Я на минуту
забежал, потому что у меня к тебе...
- Слушай,- произнес он, нетерпеливо переступая с ноги
на ногу.- Зайди попозже, а? Там люди у меня, работаем. Часа
через два, а?
- Подожди, у меня дело совсем пустяковое,- сказал я,
торопливо развязывая тесемки на папке.- Вот ноты. Посмотри,
пожалуйста, когда будет время.
Он принял у меня листки и с недоумевающим видом
перебирал их в руках. Из глубины квартиры доносились
спорящие мужские голоса. Спорили о чем-то музыкальном.
- Л-ладно...- Произнес он замедленно, не отрывая
взгляда от листков.- Слушай, кто писал, откуда взял, а?
- Это я тебе потом расскажу,- сказал я, отступая от
двери.
- Да, дорогой,- сейчас же согласился чачуа.- Лучше
потом. Я сам к тебе зайду. У меня еще на час работы, потом
"спартак" будет играть, а потом я к тебе зайду.
Он махнул мне листками и захлопнул дверь.
Придя домой и раздевшись, я прежде всего полез в душ. Я
был мокрый от пота, ушибленный бок ныл немилосердно, и
вообще мне надо было успокоиться. Ворочаясь под душем, я
составил себе программу на вечер. Прежде всего - ужин, он же
сегодня обед. Его надо приготовить. Картошка есть. Сметана
есть. Кажется. Есть зеленый горошек. Ба! Есть же банка
говядины! К черту супы! Сварить картошку и вывалить в нее
тушеную говядину! И лук есть, и маринованная черемша...
Много ли человеку надо? Я враз повеселел.
Почему я не против чистить картошку, так это потому,
что голова совершенно свободна. Между прочим, никто из моих
знакомых не умеет чистить картошку так чисто и быстро, как
я. Армия, товарищи! Центнеры, тонны, вагоны перечищенной
картошки! И какой, бывало, картошки! Гнилой, глубоко
промороженной, сине-зеленой, почерневшей насквозь... А такую
вот картошечку мирного времени, да еще рыночную вдобавок,
чистить одно удовольствие. И, боже мой, как это прекрасно,
что больше не надо мне ехать на банную!..
Я промыл начищенные картофелины в трех водах, налил в
кастрюльку воды и нарезал в нее картофелины, разрезав каждую
надвое или натрое. Затем я поставил кастрюльку на огонь.
...Как хотите, а вся эта их затея с определением нкчт -
чушь и разбазарИвание народных денег. Как и большинство
высокоумных затей, связанных с литературой и искусством
вообще. Это же надо, понаставили шкафов тысяч на сто, и все
для того лишь, чтобы доказать: ежели писателя издавать, то
читателей у него будет много, хотя, может, не очень много; а
ежели его, наоборот, не издавать, ежели его, сукина кота, в
черном теле держать, то тогда у него, мерзавца, пакостника
Скачать книгу [0.13 МБ]
Пирамида