с геологом произошел короткий, но содержательный разговор без свидетелей,
суть которого уязвленный "пижон" передал весьма лаконично - "потрясающий
разнос". После этого Юрковский работал как бешеный, с натугой острословя
и в туманных выражениях жалуясь на начальство.
Связь с "Хиусом" временами держалась удивительно хорошо - очередной
каприз венерианского эфира. В такие периоды Ермаков разговаривал с
Михаилом Антоновичем через каждые три-четыре часа. Крутиков расспрашивал,
слал приветы. Он говорил, что чувствует себя отлично, что все в полном
порядке, но в голосе его зачастую звучала такая тоска по Земле, по
товарищам, что у Быкова становилось нехорошо на душе, А ведь штурман еще
ничего не знал о Богдане...
И все-таки это были замечательные, самые лучшие минуты. Сидеть,
развалившись на тюках, расслабив ноющее, измученное тело, и слушать - как
слушают музыку - далекий сипловатый голос штурмана. И думать, что
осталось совсем немного, что добрый Михаил Антонович жив, здоров, что
"Хиус" скоро придет сюда, на новый ракетодром, чтобы взять их и унести
отсюда.
Здоровье экипажа снова стало сдавать. Каждый тщательно старался
скрыть свое недомогание, но это удавалось плохо. Быков, просыпаясь по
ночам от боли в глазах, часто видел, как Ермаков, разувшись,
рассматривает распухшую щиколотку и тихонько стонет сквозь стиснутые
зубы. Юрковский втайне от других бинтовал нарывы на руках и ногах. Дауге
был особенно плох. Он казался почти здоровым, но непонятная скрытая
болезнь пожирала его. Геолог похудел, упорно держалась высокая
температура. Ермаков делал что мог - давал успокоительное, применял
электротерапию, но все это помогало мало. Болезнь не прекращалась,
вызывая иногда припадки странного бреда, когда геолог с воплями бежал от
воображаемых змей, по четверть часа просиживал где-нибудь в углу
транспортера, бессмысленно глядя в пространство перед собой, и
разговаривал с Богданом. Это было страшно, и никто не знал, что делать. В
напряженную тишину падали дикие страшные слова. Геолог говорил о Вере,
убеждал мертвого друга любить его всегда, потом начинал вспоминать Машу
Юрковскую - слезы текли по его небритому осунувшемуся лицу. В такие
минуты он не замечал никого, а очнувшись, не помнил, что с ним было...
Установка второго радиомаяка близилась к концу. Остались считанные
часы работы, когда, натрудив руки, Быков забежал в транспортер вытереть
пот со лба и немного передохнуть. Геологи остались снаружи укладывать
последнюю сотню килограммов селено-цериевого "одеяла". У рации возился
Ермаков с нахмуренным, недовольным лицом. Быков, выждав с минуту, спросил
осторожно:
- Серьезные неполадки?
Ермаков вздрогнул и обернулся.
- А, вы здесь, Алексей Петрович... Да, перерыв связи. Неожиданный
и... довольно странный...
Он выпрямился, обтирая испачканные руки губкой. Быков выжидательно
смотрел на него.
- Я беседовал с Михаилом... и... - командир колебался, - и вдруг
прервалась связь.
- Что-нибудь с аппаратурой?
- Нет, рация в порядке. Очевидно, просто не повезло. До этого связь
была на редкость хорошей.
Что-то в тоне командира показалось Быкову необычным. Некоторое время
они молча смотрели друг на друге, потом Ермаков спросил:
- Много еще осталось?
- Нет. Часа два работы. Не больше...
- Хорошо. - Командир взглянул на ручные часы, спросил небрежно: - Вы
не замечали, Алексей Петрович, когда-либо вспышек на юге?
- На юге? В стороне "Хиуса"? Нет, Анатолий Борисович. Ведь на юге, в
районе болота, никогда не бывает зарниц. По крайней мере, до сих пор не
бывало.
- Да-да, вы правы... - Ермаков говорил уже спокойное - Давайте
заканчивать - и на отдых. Осталось немного.
Быков снова нацепил шлем и поднялся. Он вдруг почувствовал себя
отдохнувшим и бодрым. У выхода задержался:
- Я скоро вернусь, Анатолий Борисович, помогу вам выбраться наружу.
Ермаков поднял голову, снова взглянул на часы и сказал непонятно:
- Надо следить за горизонтом, Алексей Петрович.
- За горизонтом?
- Да, на юге, в стороне болота...
- Х-хорошо...
Проснувшись ночью. Быков увидел, что Ермаков сидит за приемником.
Связи не было. "Хиус" молчал всю ночь. Всю ночь и весь следующий день...
Третий, последний маяк установили очень быстро, меньше чем за десять
часов. Ермаков выбрался из "Мальчика"; сильно хромая, прошел по упругой,
присыпанной песком и гравием поверхности селено-цериевой ткани, проверил
схему подключения и привел установку в действие.
Межпланетники стояли около тускло поблескивающей башенки и молчали.
Ничего не изменилось. Там, где с клокотанием кипел взрывами урановый
котел Голконды, снова подымалась, как и прежде, багровая стена света.
Вздрагивала почва под ногами. Порывами налетал несильный ветер, вздымал
облачка пыли в лучах прожекторов. На юге в непроглядной тьме неслись
смерчи над черной пустыней, низкие клубящиеся тучи цеплялись за вершины
торчащих скал. Едва слышно посвистывал маяк, и невидимый тонкий радиолуч
начал свой стремительный бег кругами по небу - от горизонта к зениту, от
зенита к горизонту, - словно разматывая бесконечную огромную спираль.
Дело завершено. Уйдет "Мальчик", снимется с гигантского болота и
вернется на Землю "Хиус". Много-много раз черное небо озарится багровым
светом, прилетят и улетят десятки планетолетов, а три невысокие крепкие
башенки будут упорно слать в эфир свои призывные сигналы: "Здесь
посадочная площадка, здесь Голконда, здесь цель ваша, скитальцы безводных
океанов Космоса!" Дело сделано, окончено, совсем, совершенно окончено!
"Хиус", Михаил Антонович, Земля - все стало удивительно близким, подошло,
остановилось рядом в белом свете прожекторов "Мальчика". Это чувствовали
все. И Ермаков, напряженно вглядывающийся в черную завесу на юге, и
задумавшийся Юрковский, скрестивший руки на груди. И Быков, и бедняга
Дауге, ищущий плечо Богдана в рассеянном недоумении, почему это ему никак
Скачать книгу [0.24 МБ]
Пирамида