-- Мне смешно разговаривать о морали с человеком, который ради
удовлетворения своего детского чувства протеста идет на взлом! Вы -- не
просто старик, Бромберг, вы -- жалкий старикашка, впавший в детство!..
-- Прекрасно! -- сказал Бромберг, вдруг снова успокаиваясь. Он сунул
руку в карман своего белого плаща, извлек оттуда и со стуком положил на стол
перед Экселенцом какой-то блестящий предмет. -- вот мой ключ. Мне, как и
всякому сотруднику этого музея, полагается ключ от служебного хода, и я им
воспользовался, чтобы прийти сюда...
-- Посреди глухой ночи и вопреки запрету директора музея? -- у
Экселенца не было ключа, у него была магнитная отмычка, и ему оставалось
одно -- наступать.
-- Посреди глухой ночи, но все-таки с ключом! А где ваш ключ, Сикорски?
Покажите мне, пожалуйста, ваш ключ!
-- У меня нет ключа! Он мне не нужен! Я нахожусь здесь по долгу, а не
потому, что мне попала вожжа под хвост, старый вы, истеричный дурак!
И что тут началось! Я уверен, что никогда раньше стены этой скромной
мастерской не слышали таких взрывов сиплого рева вперемежку со скрипучими
воплями. Таких эпитетов. Такой вакханалии эмоций. Таких абсурдных доводов и
еще более абсурдных контрдоводов. Да что там стены! В конце концов это были
всего лишь стены тихого академического учреждения, далекого от житейских
страстей. Но я, человек уже не первой молодости, всякого, казалось бы,
повидавший, даже я никогда и нигде не слыхивал ничего подобного, во всяком
случае от Экселенца.
То и дело поле сражения целиком заволакивалось дымом, в котором не
различить было уже предмета спора, и только подобно раскаленным ядрам
проносились навстречу друг другу разнообразные "безответственные болтуны",
"феодальные рыцари плаща и кинжала", "провокаторы-общественники", "плешивые
агенты тайной службы", "склеротические демагоги" и "тайные тюремщики идей".
Ну, а менее экзотические "старые ослы", "ядовитые сморчки" и "маразматики"
всех видов сыпались градом наподобие шрапнели...
Однако порой дым рассеивался, и тогда моему изумленному и завороженному
взору открывались воистину поразительные ретроспективы. Я понимал тогда, что
сражение, случайным свидетелем которого я оказался, было лишь одной из
бесчисленных, невидимых миру схваток беззвучной войны, начавшейся еще в те
времена, когда родители мои только оканчивали школу.
Довольно быстро я вспомнил, кто такой этот айзек Бромберг. Разумеется,
я слышал о нем и раньше, может быть, еще когда сопливым мальчишкой работал в
группе свободного поиска. Одну из его книг -- "как это было на самом деле"
-- я, безусловно, читал: это была история "массачусетсского кошмара". Книга
эта, помнится, мне не понравилась -- слишком сильно было в ней памфлетное
начало, слишком усердствовал автор, сдирая романтические покровы с этой
действительно страшной истории, и слишком много места уделил он подробностям
дискуссии о политических принципах подхода к опасным экспериментам,
дискуссии, которой я в то время нисколько не интересовался.
В определенных кругах, впрочем, имя Бромберга было известно и
пользовалось достаточным уважением. Его можно было бы назвать "крайним
Левым" известного движения дзюидистов, основанного еще ламондуа и
провозглашавшего право науки на развитие без ограничений.
Экстремисты этого движения исповедуют принципы, которые на первый
взгляд представляются совершенно естественными, а на практике сплошь да
рядом оказываются неисполнимыми при каждом заданном уровне развития
человеческой цивилизации (помню огромный шок, который я испытал,
ознакомившись с историей цивилизации тагоры, где эти принципы соблюдались
неукоснительно с незапамятных времен их первой промышленной революции).
Каждое научное открытие, которое может быть реализовано, обязательно
будет реализовано. С этим принципом трудно спорить, хотя и здесь возникает
целый ряд оговорок. А вот как поступать с открытием, когда оно уже
реализовано? Ответ: держать его последствия под контролем. Очень мило. А
если мы не предвидим всех последствий? А если мы переоцениваем одни
последствия и недооцениваем другие? Если, наконец, совершенно ясно, что мы
просто не в состоянии держать под контролем даже самые очевидные и
неприятные последствия? Если для этого требуются совершенно невообразимые
энергетические ресурсы и моральное напряжение (как это, кстати, и случилось
с массачусетсской машиной, когда на глазах у ошеломленных исследователей
зародилась и стала набирать силу новая нечеловеческая цивилизация земли)?
Прекратить исследование! -- приказывает обычно в таких случаях мировой
совет.
Ни в коем случае! -- провозглашают в ответ экстремисты. -- усилить
контроль? Да. Бросить необходимые мощности? Да. Рискнуть? Да! В конце
концов, "кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет" (из выступления
патриарха экстремистов дж. Гр. Пренсона). Но никаких запретов!
Морально-этические запреты в науке страшнее любых этических потрясений,
которые возникали или могут возникнуть в результате самых рискованных
поворотов научного прогресса. Точка зрения, безусловно, импонирующая своей
динамикой, находящая безотказных апологетов среди научной молодежи, но
чертовски опасная, когда подобные принципы исповедует крупный и талантливый
специалист, сосредоточивший под своим влиянием динамичный талантливый
коллектив и значительные энергетические мощности.
Именно такие экстремисты-практики и были основными клиентами нашего
комкона-2. Старикан же Бромберг был экстремистомтеоретиком, и именно по этой
причине, вероятно, он ни разу не попал в поле моего зрения. Зато у
Экселенца, как я теперь видел, он всю жизнь просидел в почках, печени и в
желчном пузыре.
По роду своей деятельности мы в комконе-2 никогда никому и ничего не
запрещаем. Для этого мы просто недостаточно разбираемся в современной науке.
Запрещает мировой совет. А наша задача сводится к тому, чтобы реализовать
эти запрещения и преграждать путь утечке информации, ибо именно утечка
информации в таких случаях сплошь и рядом приводит к самым жутким
последствиям.
Очевидно, Бромберг либо не хотел, либо не мог понять этого. Борьба за
уничтожение всех и всяческих барьеров на пути распространения научной
информации сделалась буквально его идеейфикс. Он обладал фантастическим
темпераментом и неиссякаемой энергией. Связи его в научном мире были
неисчислимы, и стоило ему прослышать, что где-то результаты многообещающих
исследований сданы на консервацию, как он приходил в зоологическое
неистовство и рвался разоблачать, обличать и срывать покровы. Ничего
решительно невозможно было с ним сделать. Он не признавал компромиссов,
поэтому договориться с ним было невозможно, он не признавал поражений,
поэтому его невозможно было победить. Он был неуправляем, как космический
катаклизм.
Скачать книгу [0.15 МБ]
Пирамида