-- Нет. Дело в том, что именно я открыл их на Саракше...
Александр Б. даже привстал.
-- Так вы -- Каммерер?
-- К вашим услугам.
-- Нет уж, это я к вашим услугам, доктор! Приказывайте, требуйте,
распоряжайтесь...
Я моментально вспомнил разговор Каммерера с Абалкиным и торопливо
пояснил:
-- Я всего лишь открыл их и не более того. Я вовсе не специалист по
голованам. И меня интересуют сейчас не голованы вообще, а только
один-единственный голован, переводчик миссии. Так что если вы не
возражаете... Я пройду туда к ним?
-- Да помилуйте, доктор! -- Александр Б. Всплеснул руками. -- вы,
кажется, подумали, что мы здесь сидим, так сказать, на страже? Ничего
подобного! Пожалуйста, проходите! Очень многие так и делают. Объяснишь ему,
что слухи, мол, преувеличены, он покивает, распрощается, а сам выйдет -- и
шмыг через мост...
-- Ну?
-- Через некоторое время возвращается. Очень разочарованный. Ничего и
никого не видел. Леса, сопки, распадки, очаровательные пейзажи -- это все,
конечно, есть, а голованов нет. Вопервых, голованы ведут ночной образ
жизни, во-вторых, живут они под землей, а самое главное -- они встречаются
только с теми, с кем хотят встречаться. Вот на этот случай мы здесь и
дежурим -- на положении, так сказать, связных...
-- А кто это -- вы? -- спросил журналист Каммерер. -- КОМКОН?
-- Да. Практиканты. Дежурим здесь по очереди. Через нас идет связь в
обе стороны... Вам кого именно из переводчиков?
-- Мне нужен Щекн-итрч.
-- Попробуем. Он вас знает?
-- Вряд ли. Но скажите ему, что я хочу поговорить с ним про Льва
Абалкина, которого он знает наверняка.
-- Еще бы! -- сказал Александр Б. и придвинул к себе селектор.
Журналист Каммерер (да, признаться, и я сам) с восхищением, переходящим
в благоговение, наблюдал, как этот юноша с нежным ликом романтического поэта
вдруг дико выкатил глаза и, свернув изящные губы в немыслимую трубку,
защелкал, закрякал, загукал, как тридцать три голована сразу (в мертвом
ночном лесу, у развороченной бетонной дороги, под мутно фосфоресцирующим
небом Саракша), и очень уместными казались эти звуки в этом сводчатом
казематно-пустом помещении с шершавыми голыми стенами. Потом он замолчал и
склонил голову, прислушиваясь к сериям ответных щелчков и гуканий, а губы и
нижняя челюсть его продолжали странно двигаться, словно он держал их в
постоянной готовности к продолжению беседы. Зрелище это было скорее
неприятное, и журналист Каммерер при всем своем благоговении счел все-таки
более деликатным отвести глаза.
Впрочем, беседа продолжалась не слишком долго. Александр Б. откинулся
на спинку стула и, ловко массируя нижнюю челюсть длинными бледными пальцами,
произнес, чуть задыхаясь:
-- Кажется, он согласился. Впрочем, не хочу вас слишком обнадеживать: я
вовсе не уверен, что все понял правильно. Два смысловых слоя я уловил, но,
по-моему, там был еще и третий... Короче говоря, ступайте через мост, там
будет тропинка. Тропинка идет в лес. Он вас там встретит. Точнее, он на вас
посмотрит... Нет. Как бы это сказать... Вы знаете, не так трудно понять
голована, как трудно его перевести. Вот, например, эта рекламная фраза: "мы
любознательны, но не любопытны". Это, между прочим, образец хорошего
перевода. "мы не любопытны" можно понимать так, что "мы не любопытствуем
попусту", и в то же самое время -- "мы для вас неинтересны". Понимаете?
-- Понимаю, -- сказал журналист Каммерер, слезая со стола. -- он на
меня посмотрит, а там уж решит, стоит ли со мной разговаривать. Спасибо за
хлопоты.
-- Какие хлопоты! Это моя приятная обязанность... Подождите, возьмите
мой плащ, дождь на дворе...
-- Спасибо, не надо, -- сказал журналист Каммерер и вышел под дождь.
3 июня 78 года.
Щекн-итрч, голован.
Было по местному времени около трех часов утра, небо было кругом
обложено, а лес был густой, и этот ночной мир казался мне серым, плоским и
мутноватым, как скверная старинная фотография.
Конечно, он первым обнаружил меня и, наверное, минут пять, а может быть
и все десять, следовал параллельным курсом, прячась в густом подлеске. Когда
же я наконец заметил его, он понял это почти мгновенно и сразу оказался на
тропинке передо мною.
-- Я здесь, -- объявил он.
-- Вижу, -- сказал я.
-- Будем говорить здесь, -- сказал он.
-- Хорошо, -- сказал я.
Он сейчас же сел, совершенно как собака, разговаривающая с хозяином, --
крупная, толстая, большеголовая собака с маленькими треугольными ушами
торчком, с большими круглыми глазами под массивным, широким лбом. Голос у
него был хрипловатый, и говорил он без малейшего акцента, так что только
короткие рубленые фразы и несколько преувеличенная четкость артикуляции
выдавали в его речи чужака. И еще -- от него попахивало. Но не мокрой
псиной, как можно было бы ожидать, запах был скорее неорганический -- что-то
вроде нагретой канифоли. Странный запах, скорее механизма, чем живого
существа. На Саракше, помнится, голованы пахли совсем не так.
-- Что тебе нужно? -- спросил он прямо.
-- Тебе сказали, кто я?
-- Да. Ты -- журналист. Пишешь книгу про мой народ.
-- Это не совсем так. Я пишу книгу о Льве Абалкине. Ты его знаешь.
-- Весь мой народ знает Льва Абалкина.
Это была новость.
-- И что же твой народ думает о Льве Абалкине?
-- Мой народ не думает о Льве Абалкине. Он его знает.
Кажется, здесь начинались какие-то лингвистичеекие болота.
-- Я хотел спросить: как твой народ относится к Льву Абалкину?
-- Он его знает. Каждый. От рождения и до смерти.
Мы с журналистом Каммерером посоветовались и решили пока оставить эту
Скачать книгу [0.15 МБ]
Пирамида