Главным и обсуждать вопросы... Если спросит, скажи ему, что я у себя. И я
поволок ноги в свою родную терапию. Барашкин - это Барашкин, неотвязно
думалось мне, и тень прокурора реяла у меня за плечами.
Приказав нянечке разыскать старшую сестру, я забрался к себе в
кабинет. Оглядел стол - истории болезни не было. Когда вошла старшая, я
спросил, забыв поздороваться:
- Какой диагноз?
- Острая коронарная недостаточность.
- А где история?
- У главного врача.
Так. Я подпер щеку кулаком и приказал:
- Рассказывайте, что и как.
Она замялась: вчера она тоже праздновала, как и я. Еще одно лыко мне
в строку. Но тут в кабинет ввалился весь наличный медперсонал плюс еще
трое бабочек, бывших вчера свидетельницами. Эта троица явилась сегодня
посмотреть, что из всего этого выйдет. Так я их понял и пропустил мимо
ушей, как одна из них, старейшая наша нянька Эльвира, объяснила с
недостойной прямотой: "Надо ж было поделиться радостью с подругами..." Вот
они и рассказали мне, что и как.
Вчера после обеда явилась к Барашкину его супруга. Естественно, она
не стала дожидаться с хамами, когда освободится халат, а вперлась прямо в
котиковой шубе и расшитых валеночках-унтах. Она одарила своего страдальца
гостинцами, все чин чинарем: "А там икра, а там вино, и сыр, и
печки-лавочки..." Икра, точно, была, печки-лавочки были представлены
балычком и буженинкой, а вместо вина одарен был страдалец бутылкой
невиданного в наших широтах коньяка. И была при этом она, супруга, пьяна.
("Навеселе", - сказала деликатная санитарка Симочка; "Под бухарем", -
подтвердила грубая санитарка Галина из хирургии; "По самые брови налитая",
- возразила тетя Эльвира.) Впрочем, пробыла жена недолго. Тяпнули,
наверное, по рюмашке за Новый год, и она отчалила, оставив повелителя
своего сосать в одиночестве.
Некоторое время все шло тихо и мирно, но вдруг дверь спецблока с
треском распахнулась, и Барашкин возник на пороге - в роскошном халате
нараспашку, в пестрой фуфайке ручной вязки и в теплых антирадикулитных
подштанниках, вся аптека наружу. Больные и посетители, расположившиеся на
лавочках под сенью худосочных больничных пальм, замерли от неожиданности.
Барашкин же, грозно оглядев их, заговорил. А глотка у него, надо признать,
была потрясающая. Когда он принимался орать, дрожали стекла, дребезжала
посуда и бедные мои старушки пациентки в ужасе прятались с головой под
одеяло. И все выступления его были, как правило, обличительными и
угрожающими. Таким было и его последнее выступление.
Репертуар, как явствовало из свидетельских показаний, был обычный, с
обычными же непредсказуемыми перескоками с темы на тему. Он не позволит
таким и сяким коновалам делать над ним свои поганые опыты и писать с него
свои ученые статьи. Он очень даже хорошо понимает, что больницу заполнили
за взятки разные тунеядцы, которые отлеживаются здесь за государственный
счет, чтобы уклониться, да еще шляются в сортир мимо его двери. Он выведет
на чистую воду тех, кто обворовывает в больнице народ и кормит народ
помоями...
Посетители попытались урезонить его - он пригрозил сгноить их.
Санитарка попыталась водворить его обратно в бокс - он объявил, что сейчас
не те времена, чтобы затыкать рот. Прибежал растерянный дежурный врач - он
повелел врачу в недельный срок убраться в Израиль. Тетя Эльвира, нежно
обняв его за необъятную талию, стала уговаривать его пойти и прилечь - он
уперся и стал громогласно и косноязычно объяснять, кто такая тетя Эльвира
и кто были ее ближайшие родственники...
И вот как все получилось. Только-только Барашкин впал в разоблачение
сексуальных связей давно усопших родителей старой няньки Эльвиры, как
вдруг замолк. Прямо на полуслове. Словно радио выключили. Симочка, в ужасе
прятавшаяся за спиной дежурного врача, видела все своими глазами. Барашкин
смолк, морда у него посинела, он икнул, всхлипнул и повалился на бок. Его
даже подхватить не успели. Упал, перебрал ногами и застыл, закатив глаза.
Все.
- Что сделали? - тупо спросил я.
Сделали все, что можно было и что полагалось. Дефибрилляцию.
Интубацию. Ничего не получилось. Труп - он и есть труп. Все равно, что
укол в протез. Сдох Барашкин. И скатертью дорога. Правильно сказал
Волошин, от души. Вышел, глянул и сказал - громко так, чтобы всем слышно
было: "Собаке собачья смерть"...
Сердце мое дало сбой.
- Постой, постой, - коснеющим языком выговорил я. - Кто, ты говоришь,
вышел?
- Волошин... Да вы знаете, с одним глазом который...
- Откуда вышел?
- Да из соседнего же бокса! Вы что, Алексей Андреевич, забыли? Там
Люсенька, жена его лежит...
Пока я собирался с мыслями, выяснилось, что Ким был очень заботливым
мужем. Навещал жену чуть ли не каждый день и всегда с гостинцами. Пошил
себе больничный халат, сам, видно, стирал и даже крахмалил. Часто приходил
с дочкой. Тощенькая такая, конопатенькая, но ухоженная, волосики всегда
расчесанные, с бантами, и платьица аккуратные. И вчера тоже с дочкой
пришел. Она у них, бедная, не слышит и не говорит, но все соображает, а
отца так понимает с одного взгляда. Пришли они вчера, рассказывала тетя
Эльвира, и устроил он в боксе целый пир. Я им кипятку, конечно. Тасенька
чай разливала и разносила. А уж бублики были - объеденье, теплые еще,
видно, сам стряпал...
- Постой, тетя Эльвира, - прервал я ее. - Что ты мне про бублики...
Когда Барашкин загнулся, Волошин был в коридоре?
- Не было его в коридоре, - решительно сказала тетя Эльвира. - Я же
говорю, он после вышел...
- Точно, - подтвердила Галина из хирургии. - Как Барашкин грохнулся,
я побежала помочь Григорию Рувимовичу, а Волошин этот как раз из бокса
выходил и дверью меня в задницу толкнул...
Все они, словно почуяв что-то, с выжидательным любопытством
уставились на меня. Но я только спросил:
- Что было потом?
Потом, после необходимых и бесполезных процедур, труп утащили в морг,
а ближе к вечеру нагрянула компания дармоедов то ли из милиции, то ли из
безопасности, большею частию по случаю праздника на взводе, и с ними
жена... вдова усопшего. Та вообще лыка не вязала и только непрерывно
Скачать книгу [0.09 МБ]
Пирамида