потоками северного ветра. Может, показалось? Я вернулся к спальному мешку и
зажег фонарик. Снежинки заплясали в его луче... Снег в августе, в южной степи,
там, где его и зимой-то не особенно увидишь...
Когда перед рассветом автобус, в котором, кроме меня, было еще четыре пассажира,
загудел дизелем, отправляясь в свой полусуточный бег по степному шоссе, по его
крыше защелкали первые капли мокрого стального дождя.
После полудня - во время одной из пятнадцатиминутных остановок - я позвонил
домой, стремительными перебежками преодолев расстояние от автобуса до отдельно
стоящего сортира и оттуда - до здания автостанции, но все равно основательно
промокнув под тяжелыми струями затяжного южного ливня. Трубку подняла дочка. Она
тут же сообщила мне, что завтра утром будет суббота, и они поедут к дедушке и
бабушке на дачу. Я сказал, что возвращаюсь домой, и услышал, как она радостно
кричит во весь голос:
Ма-а-ам, папа возвращается!..
Время разговора истекло, а второго жетона у меня не было, поэтому я повесил
трубку и, согнувшись под тяжестью слитых в почти непроницаемую пелену капель,
побежал обратно в автобус...
Снаружи начинало темнеть, потоки дождя струились по стеклам, превращая мир за
окнами автобуса в спутанную оптическим обманом пелену ирреального коловращения
пустых полей, редких придорожных поселков с вылинявшими вывесками продмагов,
пирожковых и замызганных кафе, одиноких деревьев и облепленных мокрой пылью
километровых столбов... Я смотрел на все это и чувствовал, как в очередной раз
на меня неотвратимо накатывается пространство, в котором не существует ничего,
кроме обрывков слышанных или читанных где-то когда-то стихов...
Спустя некоторое время стихи действительно пришли - стихотворение, которое я
впервые прочел лет пятнадцать назад. Оно было написано синей шариковой ручкой на
фантасмагорическом слое социалистической салатовый нитрокраски поверх
древесно-стружечной внутренней реальности парты в одной из аудиторий
двенадцатого корпуса Киевского политехнического института. Видимо, стихи
придумал кто-то из студентов, еженедельно пользовавшийся услугами междугородней
автобусной связи. И этот человек знал, что значит безнадежно зависнуть в
железно-стеклянном ящике, который с надсадным гудением навязчиво болтается
где-то в несуществующем промежутке между прошлым и будущим, между там и здесь...
Пончики, мороженое, соки, промтовары, хлеб, степная грязь, тополя без листьев
вдоль дороги, и времен автобусная связь, города, поселки и промзоны, и в
апрельской зелени хлеба, бытия невскрытые законы так смешно запутала судьба,
серый дождик, дворники на стеклах, неразрывность следствий и причин, кровь и
пот, и в них душа намокла, проходя сквозь тысячи личин. Под колеса катится
дорога, вряд ли все проходит без следа, что-то ищем - Бога ли, не Бога - и
бредем неведомо куда. Все давно слилось в оконной раме, спутан мир потоками
дождя, неисповедимыми путями в вечность неизменно уходя...
Каждый раз, когда занятия проходили в той аудитории, я садился за парту, на
которой были написаны эти стихи. И изо дня в день, из недели в неделю, из месяца
в месяц, из года в год наблюдал за тем, как постепенно стираются их слова и
неотвратимо затягиваются хитросплетениями свежих формул, анекдотов, и дивных
творений студенческого матерного фольклора... Как-то само собой получилось, что
я запомнил стихотворение, хотя так и не узнал, кто его написал, равно как и
того, осталось ли оно где-нибудь еще, кроме той парты и моей памяти...
Теперь за окнами автобуса был серый август, похожий, скорее, на вторую половину
октября, и вязкое каменисто-бурое поле щетинилось за обочиной колючими обрезками
кукурузных ног, а утратившие привычную пыльную матовость листья на придорожных
тополях едва начинали желтеть. В остальном же ничто не изменилось за пятнадцать
лет, прошедшие с того дня, когда кто-то где-то услышал внутри себя биение строк
и отправил их в стремительный бег наискосок по глянцевой поверхности казенной
древесно-стружечной плиты. Как не изменилось ничто за все те сотни, тысячи, и
десятки тысяч лет, в течение которых мы упрямо и вяло толчемся на этой земле,
обильно орошая ее потом и кровью, и мутными потоками слез, смешанных с холодной
прозрачной самодостаточностью равнодушных дождей...
Сумерки сгущались, дизель ровно гудел, и от нечего делать я автоматически начал
вслушиваться в его звук. Он был похож на жужжание множества пчел. Потом я вдруг
обнаружил, что точно такой же звук существует где-то у меня внутри. Он возникал
в области промежности и наплывал волнами, поднимаясь вверх по серединной оси
тела и вновь падая вниз. Одновременно со звуком в теле плотной горячей струей
поднималось нечто, похожее на фонтанирующий вверх по позвоночнику поток
раскаленного металла. Сначала он дошел до точки над половым органом, затем
добрался до уровня пупка и поднялся вверх до солнечного сплетения. Потом
жужжащий поток раскаленного металла залил сердце и достиг гортани. И последними
двумя мощными стремительными бросками он заполнил голову, разделившись в ней на
две части, из которых одна устремилась вниз в тело, а вторая - вверх, в
бесконечность. Та, которая пошла вниз, потоком жидкого огня заполнила все мышцы
и органы тела, превратив их в что-то очень плотное и твердое. Я чувствовал, что
в этом состоянии не смогу пошевелить даже пальцем. Вторая часть потока
подхватила мое восприятие и вынесла его прочь. Сначала я увидел головы
пассажиров, потом перед взглядом прошло сечение автобусной крыши, степная
дорога, сумеречный горизонт... Горизонт округлился, я увидел тучи сверху, потом
- тонкую светлую полоску атмосферы вокруг планеты, потом - саму планету, которая
вдруг провалилась куда-то с немыслимой скоростью и превратилась в крохотную
точку среди мириадов таких же точек, существовавших внутри меня. И где-то там,
на открытой всем космическим ветрам голой поверхности крохотной точки в
бескрайности холодной Вселенной, была еще меньшая - совсем-совсем крохотная
точечка наделенной ограниченным рассудком плесени, в которой было
сконцентрировано все немыслимо огромное самоосознание этой фантастической
бесконечности. Это настолько впечатлило меня, что я перестал видеть Вселенную
внутри себя. Остался только огонь - бесконечное пространство бушующего огня...
Я боялся, что не сумею вновь собрать себя в теле, но страхи мои оказались
напрасными. Через некоторе время я обнаружил, что вернулся откуда-то с другой
стороны. Словно Сила, устроившая эту дивную демонстрацию, завершила в
многомерном пространстве Мира некий кольцевой путь и возвратилась на круги своя.
Однако что-то кардинально изменилось. Мое состояние определенно отличалось от
того, каким оно было до начала восходящего движения Силы. Немного
поэкспериментировав, я понял, чем именно. Тот аспект Силы, который был
задействован в этом подъеме, теперь оказался полностью подконтрольным моей воле.
Я мог по своему желанию заставить Силу мгновенно подниматься вверх до самой
головы и выше, мог с легкостью остановить Ее в любой момент восходящего движения
и свернуть обратно в точку в основании туловища, я мог даже заставить Ее по
моему желанию пройти полный круг и возвратиться с другой стороны. Я полностью
контролировал все Ее побуждения и мог абсолютно осознанно управлять всяким Ее
движением. При этом никаких ощущений, подобных ощущению потоков раскаленного
металла в теле, больше не возникало. Все происходило очень быстро, легко и
естественно и напоминало плотные дуновения горячего степного ветра. И каждая
Пирамида