идем к «кельям». Я знаю, что должен ей что-то пока-
зать. Женщине около 50 лет. Азиатский тип лица,
черные блестящие волосы до плеч, не полная и не худая,
подвижная. На ней светлый длинный плащ, на правом
плече небольшая коричневая сумка на длинном тонком
ремешке. Мы подходим к «кельям». В ближайшей
сидит «продавец». Он сидит на небольшой подушке,
скрестив ноги по-восточному. Все небольшое поме-
щение убрано коврами: пол, стены, потолок. Перед
«продавцом» — небольшой сундук или ящик со
стеклянной крышкой, она откинута в сторону. Сам
«продавец» — толстый, лоснящийся, одет в
просторные шаровары, рубашку и небольшую жилет
ку, очень богато расшитую. Лицо хитрое, с крупными
чертами, глаза навыкате. Увидев нас на пороге, он
быстро извлекает что-то из сундука жестом, каким
вытаскивают и показывают платки и ткани на
базарах. Судя по его жестикуляции, он что-то
демонстрирует, а моя спутница это разглядывает. Но
я не вижу что: руки продавца пусты, на мой взгляд.
Хотя и не совсем: иногда как будто проскальзывают
очертания каких-то предметов, но они размазанны,
словно не наведена резкость.
«Продавец» и моя спутница оживленно общаются.
Но я ни звука не слышу. Между ними стоит небольшая
свеча (единственный источник света в этой «келье»).
И на их лицах играют блики. Окончив диалог, мы
уходим. Покупка-сделка не состоялась.
Помню, что мы заходили ещё во множество
подобных помещений, и все они были чем-то схожи.
Все они освещались свечами. Вокруг сновали люди (или
нелюди), —- различить их было невозможно. Длинное —
до пола —серое одеяние, заканчивающееся вверху
большим остроконечным капюшоном, закрывающим
лицо. Ног из под одежды не видно, шагов не слышно.
Поодиночке или группами по двое-трое они переходили,
пере-скальзывали от «келье» к «келье». Не помню
момента, когда моя спутница исчезла, вернее, пошла по
своим делам. Просто стало легче дышать. Я шел один
мимо множества открытых помещений с сидящими в
них «продавцами». Все мне что-то предлагали. Но я не
обращал на них внимания, их товар меня не волновал.
Пару раз чуть не упал из-за развязавшегося шнурка ботинка. Завязав шнурок заново, я
двинулся дальше. По дороге ко мне ненадолго примыкали люди, приходившие со стороны
реки.
Я их также провожал к «кельям» (они сами будто не
могли туда дойти), и дальше они исчезали, как и моя
первая спутница.
Я двигался вдоль течения реки, находившейся слева
от меня, и вдоль «келий», мелькавших справа.
Становилось ещё темнее. Потом, вдруг, местность
стала быстро удаляться от меня. Земля ушла вниз. Я
был в воздухе, перемешаясь, словно кто-то тянул меня
за затылок назад и вверх. Тела я уже не ощущал.
Потом я вновь завис в точке пространства, откуда
была видна вся долина с каньоном: оба берега, обе
стены и река внизу. Все было залито золотистым
светом, цвета золотой осенней листвы. Лишь в месте,
где был город «келий», на правом берегу у подножья
стены, лежала темно-серая тень, — там все было в
серой непонятной дымке. Я почувствовал, что покидаю
это место, и тут я услышал голос: «ТРЕНИЕ ЕСТЬ
НЕПРЕХОДЯЩЕЕ ДЕЙСТВО ЭТОГО МИРА».
Когда неуловимое и манящее воспоминание о чем-то
настоящем сияет ровным светом смысла и чистоты и
очевидно мелькает в памяти, но остается
недоступным как золотая крепость за рвом без
мостов, — самое время отправиться в путешествие,
которое начинается отсюда и навсегда, — в
путешествие, которое называют и сновидением (хотя
это и не самое точное слово для того, что никак не
связано со словами хотя бы потому, что для этого нет
нужды спать), — достаточно ощутить нечто большее
в том присутствии, которое есть мы и мир, и
позволить этому начаться и произойти и, ощутив
странное дуновение, раствориться с легкостью в
путях и потоках, ветрах и течениях, сообщающихся
между собой и отворяющихся в световые просторы и
бездонную немоту живой Вселенной, пронизанной
токами пронзительных и достоверных чувств и
большой судьбы Происходящего в неизвестности,
имеющей иной, нежели наша речь и мысль, порядок и
последовательность; и, снимая покровы местного
языка, как раздеваются перед морем, обнажая
живость и слитность смысла, простота которого не
отражается ни в одном из зеркал, потому что у него
нет второго — он не симметричен, а жив, — распугав
и распустив сети речи до огромных зияний,
несговорчивых к туземным наречиям, наше тело
радуется досягаемости невыразимым, доступностью
для великого, возвращению и возобновлению
Путешествия, которое и есть то, что так неуловимо
манило и сияло в нашей подлинной памяти.
«МНЕ СНИЛОСЬ, ЧТО ИЗ БЕЗГРАНИЧНОСТИ, В
КОТОРОЙ СУЩЕСТВУЕТ НАШ МИР, СПРАВА
НАДВИГАЛАСЬ НЕОПИСУЕМАЯ ТЕМНО-СИНЯЯ
БУРЯ. ЗАТЕМ ВРЕМЯ ЕЁ НАСТАЛО. И МЫ ВСЕ
ПРЕВРАТИЛИСЬ В ЛАЗУРНЫЕ ОГОНЬКИ
ПЛАМЕНИ В ЗОЛОТИСТОМ ОРЕОЛЕ.
Пирамида
