постоянная связь с океаном, были разрушены
вздыбившимся и разверзнувшимся материком. И в
разломах материковой плиты оказались океанские
воды и огромные рыбы океанских глубин».
Более тонкие и внимательные люди способны
сохранить блеклое воспоминание о
последовательности событий, как бы могших
произойти в непрерванной, неизмененной судьбе, —
или, постфактум, в бывшем варианте судьбы. Новая
последовательность всегда имеет и новое качество, о
котором в быту говорят достаточно просто: судьба
изменилась к лучшему или к худшему, хотя это
«лучше» или «хуже», по сути, относится не к
отдельным событиям, а к направленности в целом, к
настроению судьбы, которое все же ощущается как
полнота или неполнота сбывания самой глубокой
мечты, а не только как благополучие во всей его
цельности.
Отстраняясь и выходя за общественные системы
ценностей, тем не менее имеет смысл остановтъся на
таком качестве удачно сложившейся судьбы, как
ощущение счастья у её основного действующего лица и
на его спутнике —ощущении благополучия.
Субъективно именно это и остается основным
признаком сбывшейся или несбывшейся, простой или
освобожденной судьбы. На взгляд автора, ощущение
счастья (пусть не в постоянстве его самых интенсивных
проявлений) и телесное ощущение благополучия
являются неотъемлемыми признаками истинности
проживаемой судьбы. В энергетическом смысле это —
проявление адекватности форм судьбы и тела,
соразмерности шанса и благодарности действий.
Автор останавливается на этом лишь потому, что
века дуализма, а также пара тысячелетий,
пропитанных весьма и весьма сомнительно
изложенной и вошедшей в обиход жизни идеей
жертвенности, а также саморазрушительные
устремления мировой и особенно отечественной
культуры, не мыслящей себе творчества и жизни без
самоубивания и самосожжения с якобы
альтруистическими и некими духовными целями,
сложили шаблон, в котором предположение о счастье
и благополучии как о признаке истинности
проживаемой судьбы кажется нелепостью и
непростительной наивностью.
Хотя это и не входит в задачи книги, здесь хотелось
бы указать на то, что, на взгляд автора, является корнем
рокового заблуждения человека. А именно: освящение
смерти, произошедшей с возникновением речи и
религиозных описаний мира. Точнее, речь идет об
освящении смерти человеческого тела. Идея
метемпсихоза (переселения душ) и подобные ей идеи
жизни чего-то после смерти тела, в первую очередь, и в
этом атеисты и материалисты безусловно правы, —
обслуживают общественные цели. При более глубоком
рассмотрении становится видно, что эти идеи
преследуют и цели биологического выживания
человечества как вида, в ходе эволюции обретшего но-
вые грани сознания благодаря возникновению речи и
способа мышления, при котором человек стал
проецировать себя мысленно в будущее. В этом смысле,
безусловно, возникновение идеи о посмертной жизни
есть новая модификация биологического инстинкта
самосохранения перед той неизвестной доминантой,
которая возникла с проникновением в сознание че-
ловека речи и мышления.
Сновидяший сидит во дворе родительского дома со
своим отцом.
— Я читал твои письма, — грустно говорит его
отец, — ты человек непонятных мне правил, ты хоть
похоронишь меня, когда я умру?
— Папа, не беспокойся, у тебя будет красивый венок,
весь ритуал будет соблюден, как ты того хочешь.
— Тогда хорошо, тогда я спокоен, — грустно кивает
старик, от этого ноет сердце, и перед сновидяшим
куда-то вправо и очень далеко открывается дорога и
чуть пасмурное небо над ней.
Парадокс здесь в том, что вторжение речи и
мышления в человеческое настолько кардинально
изменило направление развития человечества и это
произошло настолько давно, что мы почти целиком
утратили память о том, что смерть тела — не
обязательное условие нашего дальнейшего развития. То
есть парадокс состоит в том, что речь и мышление
изменили биологическую природу человечества, сделав
его более и по-другому смертным, и в то же время язык
и мышление организовали тот способ, которым были
временно нейтрализованы возможные массовые
самоубийственные исходы неокрепшего нового ума
человечества, развернутого лицом к ставшему
конечным существованию своего тела в условиях сетей
речи и мышления, поймавших его.
Краткая археология вопроса смертности
человеческого тела наводит на мысль о том что полная
(телесная) смерть не является все же единственным и
неизбежным итогом жизни человека.
Забвение этого является, по всей видимости, следствием
той резкой перемены судьбы человечества,
произошедшей после внедрения речи и ума.
Говоря собственно об археологии свободы, можно
Пирамида