первой книге.
Невозможно с достоверной полнотой говорить о
причинах возникновения матрицы и парадигмы
сознания, известной как «синтаксис древних видящих»
или как использование сил и знаний для достижения
эгоистических и властных целей. Определенно можно
констатировать лишь то, что уродство и аббера-ции
смысла и судеб в синтаксисе древних видящих были
обусловлены и относительной недавностью
возникновения речи на планете как средства общения,
обращения и повелевания. Узлом заблуждений стало
соотношение волевых и действенных аспектов речи с
деятельностью более древних волевых и действенных
центров человеческого тела.
Проблема заблуждения древних видящих однозначно вытекает из того
типа социализации (обобществления), который зародился с
возникновением речи. Причудливость, одержимость,
фантасмагоричность и неистребимый привкус кошмара, — одним
словом, паранойя, так характерная для искаженных реальностей
древних видящих и современных государств, очевидно, не является
родовой болезнью человечества, а есть лишь детская болезнь роста
сознания, очарованного новым инструментом осознавания — речью,
Словом.
Образ и слово генерирует иллюзию своей
самодостаточной жизни, во всяком случае, для
нетрезвого восприятия. Иллюзии во сне порождаются
через восприятие образов вещей и действий,
заслоняющих реальность. Иллюзии речи порождены эк-
ранирующими свойствами слова относительно смысла
реальности. На взаимопроникновении и пересечении
образов и слов возможность заблуждений для
восприятия и действий многократно увеличиваются.
Практически способ выхода из большинства заблуждений выглядит
как восстановление и укрепление невербальных и безобразных центров
восприятия, с одной стороны, и очищение и возрождение трезвого
пользования словом и образом — с другой.
В живом синтаксисе человеческой судьбы много лакун.
Из них иногда сквозит непостижимым, иногда —
неожиданной свободой иного выбора. Темноты не
означают бессмысленности, - чаше это иные смыслы,
как сны, которых мы не помним. Не так важно сделать
выбор. Важно видеть и знать, что неизбежность — не
единственное, что есть в судьбе, что это — лишь одна
из возможностей. Настоящий выбор рождается только
свободой сознания. А свобода была прежде всего
остального, чтобы мир был живым.
Очарованные речью и смертью, человеки повернуты
спиной к своей большой и бессмертной — к своей иной
судьбе.
Но нигде в мире нет ничего предопределенного и
неизбежного, — оно существует лишь в уме и речи.
Лакуны судьбы и лакуны снов напоминают о свободе, а
не о Роке.
4
Каково же настоящее назначение языка и речи?
Впрочем, складывая так вопрос, мы невольно
подпадаем под действие самой фундаментальной
иллюзии, порождаемой Словом и последовательностью
языка мышления: иллюзии сотво-ренности Мира по
незыблемому Слову Божьему, предусмотревшему
расписание всего прошлого, настоящего и будущего. Но
такой незыблемой матрицы предписаний и расписаний,
вопреки всем Священным Писаниям, все же не
существует: мир находится и в состоянии постоянного
становления, развития и поиска.
Поэтому говорить можно скорее о тех возможностях,
которые скрыты в силе речи и языка.
Неверно, что свободу речи, в том числе и от
общественного порабощения, можно отыскать в её
прошлом, в праязыке. Речь — сравнительно недавнее
приобретение человечества, и тот небывалый градус
возвышенной свободы, ощущаемый нами иногда как бы
в ней, находится не в её прошлом, а в её будущем,
которое, может быть, рождается на наших глазах и в на-
ших телах.
Есть основания предпологать, что речь — это область
действия, так же как сновидение, но человечество пока
не развило возможности речи дальше подмены действия
думанием и обескровливания воли к свободе.
Может быть, подлинной функцией речи является не
создание, укрепление и воспроизводство общественного
порядка и государства, а — толчок сознания в
Неизвестное, выход из прежнего распорядка.
Может быть, основа действия речи — не общение, а
производство энергии для толчка, освобождающего
восприятие неограниченной свободы сообщения с
Неизвестным, находившимся до этого в запретных
зонах. В этом смысле естественные возможности речи
таковы, как и у сновидения. Речь — это сновидение
наяву.
Однако различие между скрытыми подлинными возможностями речи и
речи в обществе такое же, как между сновидением и бессвязным сном.
И в этом смысле жизнь, конечно же, есть сон.
Вспышки подлинных возможностей речи остаются в
лучших и возвышенных поэтических произведениях и
мистических текстах, создатели которых внутренне не
претендуют на большее, чем приглашение в
неизвестное достоверное.
Пирамида