какого-то момента у меня на коленях появляется
открытая книга, и я уже читаю её вслух.»
ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОЙ КНИГЕ
К сожалению, язык второй книги сложен не так, как
того хотелось бы автору. Вместе с тем, автор надеется,
что эта особенность текста не осложнит жизнь
читателям.
Во-первых, эта усложненность — не более чем уловка,
посредством которой можно указывать на веши
невыразимые и не всегда безопасные в прямом
соприкосновении, — в том, например, смысле, что
намного практичней читать о повадках и свойствах
электрического тока, нежели испытывать некоторые из
них своим телом. Здесь автор, как и все люди,
использует защитные свойства речи как поводыря в
бесконечности возвращения в Неизвестное, вновь
возникшей с появлением языка.
Во-вторых, сам характер второй книги определился
опытом изучения не только сновидения, но и
исследования осознания, а в этой учебе невозможно без
должного внимания отнестись к тому факту, что многие
особенности и свойства нашего восприятия, мышления,
сознания, а также условия общественной жизни
неразрывно переплетены, а зачастую и созданы с пря-
мым участием языка и речи.
Соответственно, это же формирующее проникновение языка и речи не
минует наши сны и сновидения, и в этом смысле переход от обычных
снов к сновидениям не в последнюю очередь связан с обретением
трезвого понимания и осознания всех последствий — уродливых и
возвышенных, — которые привнес язык в наше человеческое
существование и освобождение.
Об этих вешах невозможно писать просто, потому что
они большей частью относятся не к бытию и к вешам
такими как они есть, а к тем запутанным до
невменяемости описаниям мира, которые человечество
создало, путаясь в языке, речи и в своем восприятии, и
которые являются тем, что — иногда защищая —
отделяют нас от присутствия и натиска Неизвестного во
сне и наяву, совершая наш выбор за нас задолго до
нашего рождения. И это не самый лучший, а главное —
далеко не единственный выбор, потому что то, в чем не
участвует наше осознание, не есть выбор и не есть наше
решение, а есть лишь бессмысленно красивый танец
пушинок на ветру.
В миги, когда нас настигает ослепительное величие
подлинной жизни живого, подобное начало рассвета на
горных вершинах, становится видно, что дух
настающего времени так отпускает наклонение речи и
выпрямляет осанку хребта, что воздух вольной воли и
золотое сияние мудрой любви уже не просто ощутимы,
а — присутствуют и зовут с непреложной силой, и тело
становится жадным ко всему, что в подробностях может
помочь выскользнуть из обыденного и вернуться в
путешествие жизни в бесконечность и неизвестность.
ЧАСТЬ I
СЕТИ РЕЧИ И ТЕЧЕНИЯ СНОВ
Тайна, называемая сновидением, каждую ночь, как
волны бескрайнего океана, уносит искры нашего
осознания и в чудесное путешествие в безграничное и
неведомое.
Тем, кто не помнит, нет возможности объяснить, что
это происходит всегда, каждую ночь со всеми или
почти со всеми: каждую ночь открываются эти врата и
что-то за ними зовет и ждет нас.
Те, кто помнит об этом, не могут объяснить, как в их
дневную жизнь просачивается волшебство и чем
отличается это от тягомотины повседневности; но они
ни за что уже не откажутся по доброй воле от путей
сообщения с неизвестным и от возможности помнить.
Неизвестное прежде всего значит — вне расписания.
Слабая, но неугасающая до конца надежда, что все
будет не так, как должно быть и как рутинно бывает.
Вне повседневности, вне дурной предсказуемости и
исчерпывающей монотонности. Проще говоря, в
неизвестности есть надежда, что все будет по-другому.
И похоже, дела обстоят таким образом, что не мы
проецируем в неизвестное свою потребность в чуде, а
Неизвестное порождает в нас такое эхо. И
распространенность этого чувства вызвана
непосредственной близостью Неизвестного, в котором
мы находимся, пребываем и даже просто-таки купаемся
на самом деле.
Сновидения — естественный оплот свободы потому,
что его основное свойство и одновременно условие
проявления — это разлучение и разлука восприятия с
предрассудками и ограничениями повседневности и её
языка, это — свободное плавание в множественности
миров, смыслов и действий. В этом смысле один из
основных якорей человечества — речь и её сетевая
структура, слишком мелкая для рыб нашего восприятия.
Перефразируя поэта:
Пирамида