верных людей лишь на полпути к знанию, чтобы они
боролись с миром, которому они могли дать лишь то, что
наполовину знали сами. Впоследствии их последователи
исказили истину еще больше, чем они сами.
Неправда, что Гаутама никогда не учил чему-либо
относящемуся к будущей жизни, или что он отрицал
бессмертие души. Спросите любого интеллигентного
буддиста о его идеях по поводу нирваны, и он, несомненно,
выразится, как недавно выразился известный Ван-Чин-Фу,
китайский оратор, в настоящее время путешествующий по
этой стране, когда мы разговаривали с ним о нипанге
(нирвана).
"Это состояние", - сказал он, - "мы все понимаем как
окончательное воссоединение с Богом, совпадающее с
усовершенствованием человеческого духа путем его окончательного
освобождения от материи. Это сама противоположность личного
уничтожения".
Нирвана значит несомненность личного бессмертия в
Духе, но не в Душе, которая, как предельная эманация,
непременно должна дезинтегрировать свои частицы, -
сложный состав из человеческих чувствований, страстей и
стремления к какому-либо объективного рода
существованию, - прежде чем бессмертный дух этого Эго
полностью освободится и, следовательно, будет
застрахован от дальнейших перевоплощений в какой бы то
ни было форме. А как может человек когда-либо
достигнуть этого состояния, пока Упадана, состояние
желания жизни, больше жизни, не исчезнет у
чувствующего существа, у Аханкара, в какое бы
возвышенное тело оно ни было облечено? Именно
"Упадана" или это интенсивное желание производит
ВОЛЮ, и именно воля развивает силу, и последняя
порождает материю или объект, имеющий форму. Таким
образом развоплощенное Эго, этим одним только
неумирающим в нем желанием бессознательно создает
условия своего последовательного воспроизведения в
различных формах, которые зависят от его ментального
состояния и кармы, добрых или злых деяний в его
предшествующем существовании, обычно называемых
"заслугой и недостатком. Вот почему Учитель
рекомендовал своим нищенствующим ученикам развивать
четыре степени дхианы, благородного "пути четырех
истин", той постепенной выработки в себе стоического
равнодушия к жизни и смерти, того состояния духовного
самосозерцания, в течение которого человек совершенно
теряет из виду свою физическую и двойную
индивидуальность, состоящую из души и тела, и,
соединившись со своим третьим и высшим бессмертным я,
реальным и небесным человеком, вливается, так сказать, в
божественную Сущность, откуда когда-то изошел его
собственный дух, подобно искре из очага. Поэтому архат,
святой нищенствующий, может достичь нирваны, находясь
еще на земле; и его дух, будучи совершенно свободным от
пут "психической земной, дьявольской мудрости", как
Иаков называет ее, и будучи по собственной натуре
всезнающим и всемогущим, может на земле одною только
силою мысли творить величайшие чудеса.
"Именно миссионеры в Китае и в Индии были первыми, кто
начали распространять эту ложь о нипанге или ниепане (нирване)", -
говорит Ван-Чин-Фу.
Кто может отрицать правдивость этого обвинения
после прочтения, например, трудов аббата Дюбуа?
Миссионер, который сорок лет своей жизни проводит в
Индии, и затем пишет, что "Буддисты не признают
никакого другого Бога, кроме человеческого тела, и не
преследуют никаких других целей, кроме удовлетворения
своих чувств", - произносит неправду, которая может
быть доказана свидетельством законов талапоинов Сиама и
Бирмы - законов, оставшихся в силе до нынешнего дня, и
которые приговаривают сахана или пунгхи (ученого - от
санскритского "пандит"), так же как и рядового талапоина,
к смертной казни через обезглавливание за нарушение
целомудрия. Никакой иностранец не может быть допущен в
их Кьюмы или вихары (монастыри); и все же нашлись
французские писатели, в других отношениях
беспристрастные и честные, которые, говоря о великой
строгости правил, которым подчиняются буддийские
монахи этих общин, и не обладая при этом ни одним
фактом, подтверждающим их скептицизм, тупо заявляют,
что
"несмотря на великое восхваление в их адрес (талапоинов) со
стороны некоторых путешественников - восхвалений лишь в силу
внешнего поведения, - я совсем не верю в их целомудрие" [382].
К счастью для буддийских талапоинов, лам, саханов,
упасампадов и даже саменаиров, у них имеются
летописи и факты, которые более веские, чем
необоснованное личное мнение француза, родившегося в
католических странах, которого едва ли можно упрекать за
то, что он потерял всякую веру в добродетель духовенства.
Когда буддийский монах становится (что, возможно, не раз
происходит в столетие) виновным в прелюбодеянии, у него
нет ни сборища мягкосердечных членов, которых он может
тронуть до слез красноречивым признанием своей вины, ни
Иисуса, на чью перегруженную, многострадальную грудь
бросаются, словно в какой-то общехристианский мусорный
ящик, все нечистоты расы. Никакой буддийский грешник
не может утешать себя мечтою о Ватикане, внутри тонущих
в грехах стен которого черное превращается в белое,
убийцы - в безгрешных святых, и золотые и серебряные
обмывания могут быть куплены у исповедника, чтобы
Пирамида
