исследования", за которыми находятся основные доктрины
"спиритуализма", и других "измов". Правда, что десятая
глава из "Исследования человеческого познания" Юма
была так высоко оценена автором, что он считал, что в
руках "мудрых и ученых" она будет служить постоянным
средством воспрепятствования "всякого рода суеверным
заблуждениям", которые в его понимании являются просто
обратными названиями, означающими веру в некоторые
феномены, прежде ему незнакомые, но произвольно
причисленные им к чудесам. Но, как мистер Уоллес
справедливо замечает, определение Юма, что "чудо есть
нарушение законов природы", - неверно, ибо, во-первых,
оно также подразумевает, что необычное явление есть
чудо. Мистер Уоллес предлагает определить чудо, как
"любой акт или событие, совершение которых неизбежно
подразумевает существование и вмешательство
сверхчеловеческих разумов". Сам Юм говорит, что
"единообразие опыта становится доказательством", и
Гёксли в этом своем знаменитом очерке признает, что все
то, что мы знаем про существование закона тяготения,
заключается в том, что по всему опыту человечества камни,
если их не поддерживать, всегда падали на землю и
поэтому нет причины думать, что то же самое не
произойдет при идентичных обстоятельствах, а наоборот,
есть все основания полагать, что произойдет.
Если бы было несомненно установлено, что пределы
человеческого опыта никогда не расширятся, тогда в
предположении Юма о том, что он знаком со всеми
явлениями, какие только могут произойти под действием
закона природы, была бы доля справедливости и некоторое
оправдание за тот презрительный тон, которым отмечены
все выпады Юма против спиритуализма. Но так как из
писаний обоих этих философов видно, что они
невежественны по части возможностей психологических
феноменов, то нужно проявить много осторожности при
взвешивании их догматических утверждений. Читая их,
создается впечатление, что человек, позволяющий себе
также грубые критические выпады в отношении
спиритуалистических феноменов, прежде чем возвести себя
в сан академического цензора, вероятно, изучил свой
предмет. Но в письме, адресованном Лондонскому
диалектическому обществу, мистер Гёксли после
сообщения о том, что ему некогда заниматься изучением
спиритизма, и что он его не интересует, - делает
следующее признание, показывающее нам, на каких
ничтожных основаниях современные ученые строят очень
категорические мнения:
"Единственный случай спиритуализма, какой мне когда-либо
довелось самому исследовать, представлял собою такой грубый обман,
какого я раньше не встречал".
Что подумал бы этот протоплазмический философ о
спиритуалисте, которому единственный раз представилась
возможность смотреть на звезды через телескоп, но над
которым какой-то игривый ассистент обсерватории сыграл
злую шутку, обманув его, и теперь этот спиритуалист
объявляет всю астрономию "унизительным суеверием"?
Этот факт доказывает, что ученые, как правило, полезны
только в качестве собирателей фактов; исходящие от них
обобщения часто оказываются слабее и нелогичнее, чем
обобщения светских критиков. Это также причина того,
почему они неправильно истолковывают доктрины
древности.
Профессор Бальфур Стюарт воздает дань уважения
философской интуиции Гераклита Эфесского, который жил
за пять веков до нашей эры; он был "вопиющий" философ,
который заявил, что "огонь есть великая первопричина, и
все находится в постоянном движении".
"Кажется, ясно", - говорит профессор, - "что у Гераклита
должна была иметься ясная концепция о прирожденной неугомонности
и энергии вселенной, концепции близкой по своему характеру, только
менее точной, чем концепция современных философов, которые
рассматривают материю, как динамичную по своему существу".
Он считает выражение "огонь" очень смутным. И это
вполне естественно, так как нет доказательств, что
профессор Бальфур Стюарт (который кажется менее
склонным к материализму, чем некоторые из его коллег)
или кто-либо из его современников понимают, в каком
значении здесь употреблено слово "огонь".
Его (Гераклита) мнение о происхождении всего было
то же, что и у Гиппократа. Оба придерживались одних и
тех же взглядов на верховную власть [301], и поэтому их
понятия об изначальном огне, рассматриваемом как
материальная сила, короче говоря, как нечто сродни
динамизму Лейбница, были "менее точны", чем понятия
философов современности (что, впрочем, еще надо
доказать), но зато, с другой стороны, их метафизические
взгляды об этом были намного более философские и
рациональные, чем однобокие теории ученых нынешних
дней. Их идеи были в точности те же, что и у позднейших
"философов огня", розенкрейцеров и зороастрийцев. Они
утверждали, что мир был создан из огня, божественный
дух которого есть всемогущий и всезнающий БОГ. Наука
снисходительно подтверждает их претензии в отношении
физического вопроса.
Огонь, в древней философии всех времен и стран,
включая и нашу, рассматривался как тройственный принцип.
Как вода заключает в себе зримую жидкость с незримо
скрывающимися газами внутри, за которыми находится
духовный принцип природы, который дает им динамическую
энергию, так и в огне они различали: 1. Зримое пламя; 2.
Пирамида