профессора Гёксли может быть безупречной, и тот
глубокий интерес, который она вызвала во всем мире,
понятен. Но ее недостатком является то, что нить его
логики нигде не начинается и заканчивается в пустоте.
Имеющийся у него материал он использовал наилучшим
образом. Он берет вселенную, как наполненную
молекулами, наделенными действенной энергией и
содержащими в себе жизненное начало, и все остальное
уже легко. Одни комбинации присущих природе сил
побуждают молекулы скапливаться и образовывать миры,
другие - развиваться в различные растительные и
животные организмы. Но что дало первый импульс этим
молекулам и наделило их таинственной способностью
жизни? Что это за оккультное свойство, которое заставляет
протоплазмы человека, зверя, пресмыкающееся, рыб или
растения дифференцироваться, отличаться одно от другого,
каждого развиваться по-своему, а не так, как другие? И
после того как физическое тело отдает свои составные
части почве или воздуху, становясь "плесенью или дубом,
червяком или человеком", что после того происходит с той
жизнью, которая оживляла остов?
Должно ли действие закона эволюции, так мощно и
повелительно проявившегося в методах природы с тех пор,
как носятся в мировом пространстве молекулы, и до того
времени как они образовали человеческий мозг, должно ли
действие этого закона внезапно оборваться на точке смерти
человека, не позволяя ему дальше развиваться и стать более
совершенным существом по этому "предшествующему
закону форм"? Приготовился ли мистер Гёксли утверждать
невозможность того, что после смерти человек попадает в
состояние существования, в котором его окружают новые
формы растительной и животной жизни, результат нового
переустройства сублимированной теперь материи? Он
ведь признает, что он ничего не знает о феномене
тяготения; за исключением того, что, по человеческим
наблюдениям,
"камни, если их снизу не поддерживать, падают на землю и
поэтому нет основания думать, что другие камни при таких же
обстоятельствах не будут падать на землю".
Но он категорически отвергает любую попытку
превратить эту вероятность в неизбежность и, по существу,
говорит:
"Я категорически отвергаю и предаю анафеме того, кто вторгается,
навязывает. Факты я знаю, и закон я знаю; но что такое неизбежность,
как не тень, отброшенная моим сознанием?"
Она только то, что все, что происходит в природе, есть
результат неизбежности, и закон, который однажды
действовал, будет продолжать так действовать
неопределенное время, пока не будет нейтрализован
противодействующим законом равной мощности. Таким
образом, что камень должен падать на землю, повинуясь
одной силе; но равно естественно также и то, что этот
камень не должен падать на землю или, упавши, должен
снова подниматься, повинуясь другой силе, равной по
мощи, независимо от того, знаком ли мистер Гёксли с этим
явлением, или нет. Это естественно, что стул должен стоять
на полу, куда его поставили, и точно также естественно и
то (как свидетельствуют об этом сотни компетентных
свидетелей), что он поднимается на воздух, причем к нему
не прикасается ни одна видимая рука смертного. Не
является ли обязанностью мистера Гёксли сперва
удостовериться в реальности этого явления и затем
изобрести новое название научное для той силы, которая
стоит за этим феноменом?
"Факты я знаю", - говорит мистер Гёксли - "и закон
я знаю". Ну, а каким образом он ознакомился с фактами и
законами? Несомненно, посредством своих собственных
чувств; эти бдительные слуги дали ему возможность
открыть достаточно такого, что он считает истиной, чтобы
построить систему, которая, как он сам признается,
"кажется почти потрясающей для здравого рассудка". Если
его свидетельство должно быть принято в качестве основы
для всеобщей перестройки религиозных верований, хотя
все то, что он выдвигает, есть только теория, то почему же
не заслуживает такого же почтительного отношения и
рассмотрения совокупное свидетельство миллионов людей
о явлениях, которые подрывают самые основы его теории.
Мистер Гёксли не заинтересован в этих феноменах, но те
миллионы заинтересованы; и в то время, когда он
переваривает "хлебные и бараньи протоплазмы", чтобы
набраться сил для еще более отважных полетов в области
метафизики, они узнают знакомые почерки тех, кого любили
больше всех, выведенные руками духов, и опознают в
призрачных подобиях тех, кто жили здесь и прошли через
изменение, называемое смертью, опрокидывая таким образом
его излюбленную теорию.
До тех пор, пока наука будет признавать, что область
ее деятельности находится только внутри пределов этих
изменений материи, что химия будет удостоверять, что
материя путем изменения своих форм "от плотного или
жидкого состояния до газообразного" только переходит из
видимости в невидимость, причем сохраняется то же
количество материи, до тех пор она не имеет права
догматизировать. Она не компетентна, чтобы сказать либо
да, либо нет, и должна предоставить слово лицам более
интуитивным, нежели ее представители.
Выше всех других имен в пантеоне нигилизма мистер
Гёксли ставит имя Давида Юма. Он считает великой
услугой человечеству со стороны этого философа его
неоспоримый показ "пределов философского
Пирамида