отличаются друг от друга... некоторые обладают большой мудростью,
другие ужасно злобные; одни дружественные людям, другие
благородные вестники между землей и небом... Среди обитателей
порога есть одна превосходящая всех своей злобностью и ненавистью к
своему классу; одна, чьи глаза парализовывали храбрейших и чья власть
над духом возрастает пропорционально его страху" [26].
Такова неполная зарисовка стихийных сущностей,
лишенных божественного духа, данная одним из многих
достойных доверия, знающего больше, чем он готов
признать в лице недоверчивой публики.
В следующей главе мы постараемся объяснить
некоторые из эзотерических рассуждений посвященных
святилищ о том, чем человек был, что он есть и чем может
стать. Доктрины, преподаваемые ими в мистериях -
источник, из которого возникли Ветхий и частично Новый
Завет, принадлежали к наиболее передовым понятиям о
морали и религиозным откровениям. Пока их буквальное
значение было предметом фанатичного поклонения низших
классов общества, высшие классы, большинство из
которых были посвященными, продолжали изучение их в
торжественной тишине храмов и поклонялись единому
Богу на Небесах.
Рассуждения Платона в "Пире" о сотворении
первобытного человека и повествование о космогонии в
"Тимее" мы должны воспринимать, как аллегорию, если
мы можем воспринять это. Вот этот скрытый
пифагорейский смысл в "Тимее", "Кратиле" и
"Пармениде", и еще нескольких трилогах и диалогах,
которые неоплатоники решили изложить постольку,
поскольку позволяла им их теургическая клятва о
сохранении тайны. Пифагорейская доктрина о том, что Бог
есть универсальный разум, пронизывающий все сущее, и
догма о бессмертии души являются ведущими чертами этих
явно несовместимых учений. То благоговение и почитание,
которое Платон оказывал МИСТЕРИЯМ, являются
достаточной гарантией того, что он не позволит себе, чтобы
неосторожность взяла верх над тем глубоким чувством
ответственности, испытываемым каждым адептом.
"Постоянно совершенствуясь в прекрасных МИСТЕРИЯХ, человек
только в них становится поистине совершенным", - говорит он в
"Федре".
Он не старался скрыть неудовольствие, что мистерии
стали менее тайными, чем раньше, неуместное
профанирование их делает доступными множествам. Он
охранял их ревниво от всех, кроме наиболее старательных
и достойных своих учеников. Хотя он упоминает богов
на каждой странице, его монотеизм вне всякого сомнения,
ибо основная нить его бесед показывает, что под термином
боги он подразумевает группу существ более низкого
уровня чем божества и на одну ступень выше человека.
Даже Иосиф заметил и подтвердил этот факт, несмотря на
свойственные его расе предрассудки. В своем знаменитом
нападении на Апиона этот историк говорит [152, II, 1079]:
"Те из греков, кто философствует в соответствии с правдой, не
совсем были невеждами... замечали они и холодную поверхность
мифических аллегорий, за что они справедливо и презирали их...
Платон, будучи задет этим, говорит, что необязательно допускать кого-
то из других поэтов в "Республику"; после того, как он восхищался
Гомером и лил елей на его голову, он вежливо отверг его, чтобы он в
самом деле не разрушил своими мифами ортодоксальную веру,
почитающую единого Бога".
Тот кто может уяснить истинный дух философии
Платона, едва ли будет удовлетворен такой оценкой его,
какую предлагает читателям Джовитт. Он говорит нам, что
влияние, которое оказал "Тимей" на потомков, частично
обязано тому неправильному пониманию доктрин автора
неоплатониками. Он хочет заставить нас поверить в то, что
скрытый смысл, найденный ими в диалоге, "совершенно
отличен от духа Платона". Это равносильно тому, что
Джовитт понимает, что собой представлял в
действительности этот дух; тогда как критикуя его по этому
вопросу, Джовитт показывает, что он совершенно не
проник в его суть. Если, как он говорит нам, христиане, как
будто, находят в его труде свою троицу, мир, церковь и
сотворение мира по-иудейски, то это потому, что все это
там есть, поэтому естественно они и находят. Наружный
вид здания тот же; но дух, оживляющий мертвую букву
учения философа, отсутствует, и мы будем напрасно искать
его в сухих догмах христианской теологии. И теперь
Сфинкс все тот же, как и четыре столетия до христианской
эры; но Эдипа уже нет. Он убит, потому, что он давал миру
то, что мир, будучи недостаточно зрелым, не мог
воспринять. Он был воплощением истины и должен был
умереть, как и всякая великая истина должна умирать
прежде чем она, как Феникс древних, возродится из
собственной золы. Каждый переводчик трудов Платона
отмечал странное сходство между философией эзотеристов
и христианскими доктринами, и каждый из них старался
интерпретировать их согласно своим религиозным
убеждениям. Так Кори в своих "Древних фрагментах"
старается доказать, что это сходство только внешнее и
делает все возможное, чтобы унизить в глазах публики
монаду пифагорейцев и превозносить на ее обломках
последнее антропоморфизированное божество. Тэйлор,
защищая предыдущего, поступает также бесцеремонно с
Богом Моисея. Зеллер грубо высмеивает притязания отцов
церкви, которые, вопреки истории и ее хронологии, и
несмотря на то, хотят ли этого люди или нет, утверждает,
что Платон и его школа украли у христианства его
основные черты. Это счастье для нас и несчастье для
Пирамида
