указывает на "неуместность употребления резких слов по отношению к
человеку, полного огня и гнева, на вред спора с ним. Ибо часто
невежливыми словами вы возбуждаете невежественного человека, от
чего страдаете сами... Гераклит также свидетельствует об истине,
скрытой в этом символе, ибо он говорит: "Трудно побороть гнев, но что
бы то ни было, это следует делать для искупления души". И правильно
он говорит это. Ибо многие, дав волю своему гневу, изменили состояние
своей души и предпочли смерть жизни. Но правильно управляя своим
языком и сохраняя спокойствие, ты создашь дружбу из раздора, огонь
гнева будет потушен, и вы докажете, что вы сами не лишены ума" [75].
Иногда у нас возникали опасения; мы ставили под
сомнение беспристрастность нашего собственного
суждения, нашу способность к вызывающей уважение
критике трудов таких гигантов, как некоторые из
современных философов - Тиндаля, Гёксли, Спенсера,
Карпентера и некоторых других. В нашей неумеренной
любви "к людям далекого прошлого", мудрецам старины
мы всегда опасались преступить границы справедливости и
не воздать должного тому, кто это заслуживает.
Постепенно мы отделались от этих опасений перед лицом
неожиданно полученного подкрепления Мы узнали, что мы
являемся лишь слабым эхом общественного мнения
которое, хотя и подавлено, но иногда прорывается в
хорошо написанных статьях, рассеянных по всей
периодической прессе нашей страны. Одна из таких статей
помещена в "Национальном квартальном обозрении" за
декабрь 1875 г., под заглавием "Наши сенсуальные
современные философы". Это очень талантливая статья,
бесстрашно рассуждающая о претензиях некоторых наших
ученых на новые открытия, касающиеся природы материи,
человеческой души, ума, вселенной; каким образом
возникла вселенная и т. д.
"Религиозный мир был сильно удивлен", - говорит автор, - "и
немало возбужден высказываниями таких людей, как Спенсер, Тиндаль,
Гёксли, Проктор и некоторых других той же школы".
Охотно признавая, как много наука обязана каждому
из этих джентльменов, автор тем не менее "весьма
настойчиво" отрицает, что они сделали какие-либо
открытия. Ничего нового нет в их рассуждениях - даже у
самых прогрессивных из них - ничего, что не было бы
преподано в той или иной форме тысячи лет тому назад.
Он вовсе не говорит, что эти ученые
"выдвигают эти теории как принадлежащие им открытия, но они
оставляют факты в таком виде, что эта принадлежность им этих
открытий подразумевается, а остальное доделывают газеты... Публика,
у которой нет ни времени, ни склонности проверять факты,
воспринимает на веру сказанное в газетах... и ждет, что будет дальше!
...Предполагаемые авторы таких поразительных теорий
подвергаются нападкам в газетах. Иногда подвергающиеся таким
нападкам ученые начинают защищаться, но мы не можем припомнить
ни единого случая, когда ученые откровенно заявили бы: "Господа, не
сердитесь на нас, мы просто перекроили предания, почти такие же
древние, как горы"". Это была бы простая истина; "но", - продолжает
автор статьи, - "даже ученые и философы не всегда могут устоять
против соблазна поддержать какое-либо мнение, которое, по их
рассуждению, должно им обеспечить ниши среди бессмертных имен".
Гёксли, Тиндаль и даже Спенсер в последнее время стали
великими оракулами, "непогрешимыми папами", по догмам
протоплазмы, молекулам, первоначальным формам и атомам.
Они пожали больше пальмовых веток и лавровых венков за
свои великие открытия, чем было волос на голове у Лукреция,
Цицерона, Плутарха и Сенеки. Тем не менее, труды последних
кишат идеями о протоплазме, первоначальных формах и так
далее, не говоря уже о Демокрите, который был прозван
атомным философом. В том же самом "Обозрении" мы
находим нижеследующее поразительное обличение:
"Кто, включая профанов, не удивлялся еще в прошлом году
удивительным результатам, добытым с помощью кислорода? Какое
возбуждение произвели Тиндаль и Гёксли провозглашением в присущей
им манере оракулов просто той самой доктрины, которую мы только что
приводили из труда Либига; который как наиболее "выдающийся" из
трудов барона Либига был переведен профессором Лионом Плэйфаером
на английский язык в 1840 г."
"Другим недавним высказыванием", - говорит он, - "которое
поразило большое количество невинных и набожных людей, было то,
что каждая мысль, которую мы выражаем или пытаемся выразить,
производит какое-то удивительное изменение в веществе нашего
мозга".
Но чтобы прочесть об этом и еще значительно
большем, нашим философам следовало только полистать
страницы барона Либига. Так, например, этот ученый
провозглашает:
"Физиология обладает достаточным основанием, чтобы
утверждать, что каждая мысль и каждая эмоция сопровождается
изменением в составе мозгового вещества; что каждое движение,
каждое проявление силы есть результат какой-то трансформации его
структуры или его вещества" [232, с. 151].
Таким образом, через все лекции Тиндаля мы можем
проследить почти постранично все суждения Либига с
попадающимися время от времени вставками из еще более
ранних взглядов Демокрита и других языческих
философов. Это - попурри старых гипотез, вознесенных
великим современным авторитетом в ранг
квазидоказанных формул и произнесенных с живописным
сладкоречивым пафосом и фразеологией, так ему
присущими.
Далее тот же самый обозреватель приводит многие
тождественные идеи и весь нужный материал, чтобы
доказать, что великие открытия Тиндаля и Гёксли
фигурируют в трудах доктора Джозефа Пристли, автора
Пирамида