Вот какой вывод получается для тех, кто высказывает это
положение, а также вывод, что нет необходимости [в
каждом случае] или утверждать, или отрицать. В самом
деле, если истинно, что кто-то есть человек и не-
человек, то ясно, что истинно также то, что он не есть
ни человек, ни не-человек, ибо для двух утверждений
имеются два отрицания, а если указанное утверждение есть
одно высказывание, состоящее из двух, то одним будет и
отрицание, противолежащее этому утверждению.
Далее, либо дело обстоит во всех случаях так, как они
говорят, тогда нечто есть и белое и не-белое, и сущее и
не-сущее (и то же можно сказать о всех других
утверждениях и отрицаниях), либо дело так обстоит не во
всех случаях, а в некоторых так, в некоторых же не так.
И если не во всех случаях, то относительно тех
утверждений и отрицаний, с которыми дело так не обстоит,
имеется согласие; если же так обстоит дело во всех
случаях, то опять-таки либо относительно чего допустимо
утверждение, относительно того допустимо и отрицание, и
относительно чего допустимо отрицание, относительно того
допустимо и утверждение, либо относительно чего
утверждение допустимо, относительно того, правда,
допустимо отрицание, но относительно чего допустимо
отрицание, не всегда допустимо утверждение. А если имеет
место этот последний случай, то, надо полагать, есть
нечто явно не-сущее, и это положение было бы
достоверным; а если не-бытие есть что-то достоверное и
понятное, то еще более понятным было бы противолежащее
ему утверждение. Если же одинаково можно утверждать то,
относительно чего имеется отрицание, то опять-таки либо
необходимо говорят правильно, когда разделяют
утверждение и отрицание (например, когда утверждают, что
нечто бело и, наоборот, что оно не бело), либо не
говорят правильно. И если не говорят правильно, когда их
разделяют, то в этом случае ни то ни другое не
высказывается, и тогда ничего не существует (но как
могло бы говорить или ходить то, чего нет?); кроме того,
все было бы тогда одним [и тем же], как сказано уже
раньше, и одним и тем же были бы и человек, и бог, и
триера, и противоречащее им (в самом деле, если
противоречащее одно другому будет одинаково
высказываться о каждом, то одно ничем не будет
отличаться от другого, ибо если бы оно отличалось, то
это отличие было бы истинным [для него] и присуще лишь
ему). Но точно такой же вывод получается, если можно
высказываться правильно, когда разделяют утверждение и
отрицание; и, кроме того, получается, что все говорят и
правду и неправду, и, кто это утверждает, сам должен
признать, что он говорит неправду. В то же время
очевидно, что в споре с ним речь идет ни о чем: ведь он
не говорит ничего [определенного]. Действительно, он не
говорит да или нет, а говорит и да и нет и снова
отрицает и то и другое, говоря, что это не так и не
этак, ибо иначе уже имелось бы что-то определенное.
Далее, если в случае истинности утверждения ложно
отрицание, а в случае истинности отрицания ложно
утверждение, то не может быть правильным, если вместе
утверждается и отрицается одно и то же. Но может быть,
скажут, что мы этим утверждаем то, что с самого начала
подлежало доказательству (to keimenon).
Далее, ошибается ли тот, кто считает, что дело таким-то
образом либо обстоит, либо не обстоит, и говорит ли
правду тот, кто принимает и то и другое вместе? Если
этот последний говорит правду, то какой смысл имеет
утверждение, что природа вещей именно такова? И если он
говорит неправду, а более прав тот, кто придерживается
первого взгляда, то с существующим дело уже обстоит
определенным образом, и можно сказать (an), что это
истинно и не может в то же время быть неистинным. Если
же все одинаково говорят и неправду и правду, то тому,
кто так считает, нельзя будет что-нибудь произнести и
сказать, ибо он вместе говорит и да и нет. Но если у
него нет никакого мнения, а он только одинаково что-то
полагает и не полагает, то какая, в самом деле, разница
между ним и ребенком? А особенно это очевидно из того,
что на деле подобных взглядов не держится никто: ни
другие люди, ни те, кто высказывает это положение.
Действительно, почему такой человек идет в Мегару, а не
остается дома, воображая, что туда идет? И почему он
прямо на рассвете не бросается в колодезь или в
пропасть, если окажется рядом с ними, а совершенно
очевидно проявляет осторожность, вовсе не полагая, таким
образом, что попасть туда одинаково нехорошо и хорошо?
Стало быть, ясно, что одно он считает лучшим, а другое -
не лучшим. Но если так, то ему необходимо также
признавать одно человеком, другое нечеловеком, одно
сладким, другое несладким. Ведь не все он ищет и
принимает одинаковым образом, когда, полагая, что хорошо
бы, [например], выпить воды или повидать человека, после
этого ищет их; а между тем он должен был бы считать все
одинаковым, если одно и то же было бы одинаково и
человеком, и нечеловеком. Но, как было сказано, всякий
человек, совершенно очевидно, одного остерегается, а
другого нет. Поэтому все, по-видимому, признают, что
дело обстоит вполне определенно (haples), если не со
всем, то с тем, что лучше и хуже. Если же люди признают
это не на основании знания, а на основании одного лишь
Пирамида