движение. С другой стороны, возникает многое другое,
например дом и кольцо, для которых, как мы утверждаем,
Эйдосов не существует. Поэтому ясно, что и все остальное
может и быть и возникать по таким же причинам, как и
только что указанные вещи.
Далее, если эйдосы суть числа, то каким образом они
могут быть причинами? Потому ли, что сами вещи суть
отличные от них числа, например: вот это число -
человек, вот это - Сократ, а вот это - Каллий? Тогда как
же те числа суть причины для этих? Ведь если и считать,
что одни вечные, а другие нет, то это не будет иметь
значения. Если же они потому причины, что окружающие нас
вещи суть числовые соотношения подобно созвучию, то
ясно, что должно существовать нечто единое [для тех
составных частей], соотношения которых суть эти вещи.
Если есть какая-нибудь такая [основа, скажем] материя,
то очевидно, что и сами-по себе-числа будут некоторыми
соотношениями одного и другого. Я имею в виду, например,
что если Каллий есть числовое соотношение огня, земли,
воды и воздуха, то и идея его будет числом каких-нибудь
других субстратов; и сам-по-себе-человек-все равно, есть
ли он какое-нибудь число или нет, - все же будет
числовым соотношением каких-то вещей, а не числом, и не
будет на этом основании существовать какое-либо [само-
по-себе-] число.
Далее, из многих чисел получается одно число, но как
может из [многих] Эйдосов получиться один Эйдос? Если же
число получается не из самих-посебе-чисел, а из
[единиц], входящих в состав числа, например в состав
десяти тысяч, то как обстоит дело с единицами? Если они
однородны, то получится много нелепостей; и точно так
же, если они неоднородны, ни сами единицы, содержащиеся
в числе, друг с другом, ни все остальные между собой. В
самом деле, чем они будут отличаться друг от друга, раз
у них нет свойств? Все это не основательно и не
согласуется с нашим мышлением. Кроме того, приходится
признавать еще другой род числа, с которым имеет дело
арифметика, а также все то, что некоторые называют
промежуточным; так Бот, как же это промежуточное
существует или из каких образуется начал? почему оно
будет находиться между окружающими нас вещами и самими-
по-себе- [числами] ?
Затем, каждая из единиц, содержащихся в двойке, должна
образоваться из некоторой предшествующей двойки, хотя
это невозможно.
Далее, почему составное число едино?
Далее, к сказанному следует добавить: если единицы
различны, то надо было бы говорить так, как те, кто
утверждает, что элементов - четыре или два: ведь каждый
из них называет элементом не общее [например, тело), а
огонь и землю, все равно, имеется ли нечто общее им, а
именно тело, или нет. Однако же говорят о едином так,
будто оно подобно огню или воде состоит из однородных
частиц; а если так, то числа не могут быть сущностями;
напротив, если есть что-то само-по-себе-единое и оно
начало, то ясно, что о едином говорят в различных
значениях: ведь иначе быть не может.
Кроме того, желая сущности свести к началам, мы
утверждаем, что длины получаются из длинного и короткого
как из некоторого вида малого и большого, плоскость - из
широкого и узкого, а тело - из высокого и низкого.
Однако как в таком случае будет плоскость содержать
линию или имеющее объем - линию и плоскость? Ведь
широкое и узкое относятся к другому роду, нежели высокое
и низкое. Поэтому, так же как число не содержится в них,
потому что многое и немногое отличны от этих [начал],
так и никакое другое из высших [родов] не будет
содержаться в низших. Но широкое не есть род для
высокого, иначе тело было бы некоторой плоскостью.
Далее, откуда получатся точки в том, в чем они
находятся? Правда, Платон решительно возражал против
признания точки родом, считая это геометрическим
вымыслом; началом линии он часто называл "неделимые
линии". Однако необходимо, чтобы [эти] линии имели
какой-то предел. Поэтому на том же основании, на каком
существует линия, существует и точка.
Вообще же, в то время как мудрость ищет причину
видимого, мы это оставили без внимания (ведь мы ничего
не говорим о причине, откуда берет начало изменение),
но, полагая, что указываем сущность видимого, мы
утверждаем, что существуют другие сущности; а каким
образом эти последние - сущности видимого, об этом мы
говорим впустую, ибо причастность (как мы и раньше
сказали) не означает ничего.
Равным образом Эйдосы не имеют никакого отношения к
тому, что, как мы видим, есть значимая для знаний
причина, ради которой творит всякий ум и всякая природа
и которую мы признаем одним из начал; математика стала
для нынешних [мудрецов] философией, хотя они говорят,
что математикой нужно заниматься ради другого.
Далее, можно считать, что сущность, которая [у
платоников] лежит в основе как материя, - а именно
большое и малое - слишком математического свойства и что
она сказывается о сущности и материи и скорее составляет
их видовое отличие, нежели самое материю; это подобно
тому, как и размышляющие о природе говорят о разреженном
и плотном, называя их первыми видовыми отличиями
субстрата: ведь и здесь речь идет о некоторого рода
избытке и недостатке. А что касается движения, то ясно,
что если бы большое и малое были движением, Эйдосы
Пирамида