эквивалент, который в это сознание проецируется, неизбежно
упрощаясь, приобретает вид приблизительно вот какого хода идей.
Для осуществления цели Яросвета на земле, для рождения от
него Соборной Душою сверхнарода Звенты-Свентаны сверхнарод
должен дорасти до создания достойного материального вместилища;
таким вместилищем может быть лишь народоустройство, неизмеримо
более совершенное, чем какое бы то ни было государство. Всякий
уицраор российского сверхнарода будет нести в себе искажающее и
гибельное эйцехоре. Так. Но кто, кроме могучих Жругров, мог бы
охранить сверхнарод от порабощения уицраорами других держав,
его окружающих? Кто мог бы обеспечить кароссе Дингре
воспроизведение новых и новых поколений людей в России? Кто мог
бы оградить Навну от опасности пленения чужими уицраорами либо
от ее развоплощения, ее возвращения в небесный Рангарайдр, но
не в качестве выполнившего свою задачу великого соборного Я, а
лишь как монады, потерпевшей непоправимое крушение в Шаданакаре
и вынужденной начинать свое творческое восхождение сызнова, в
непредставимых временах, пространствах и формах? Пути к
грядущему всемирному братству пребывали укрытыми непроницаемой
мглой. Но, чтобы отвратить от сверхнарода опасность, нависшую
над ним теперь, чтобы обеспечить его дальнейшее физическое
существование, оставалось одно: остановить свой выбор на одном
из порождений первого уицраора, влить в него силы, благословить
на бой с внешним врагом и на века существования в грядущем, как
великого государства, как единственно возможного пока
ограждения Соборной Души.
И выбор был сделан. Потенциальным носителем наиболее
здорового ядра народоустройства, самым полноценным пластом
нации оказывался средний класс: ремесленники, купцы, мелкое
духовенство. Там еще сохранились старинные нравственные устои,
способность к подвигу и самоотречению, воля к строительству
жизни и к творчеству, душевная цельность, чистота.
Через великого родомысла Смутного времени - патриарха
Гермогена обратился демиург сверхнарода к коренным его слоям.
Гермоген мученической смертью оплатил брошенный им призыв, но
призыв подхватил родомысл Минин. Золото и серебро, лившееся в
молодое ополчение, усиливавшее его и умножавшее, становилось
физическим подобием тех высших сил, которые вливались в нового
уицраора от стоявших выше его источников светлой воли и власти:
Яросвета и Синклита России. Наступила пора могучего излияния в
исторический слой воли второго демона государственности и
самого демиурга, излияния, охватывавшего все более широкие слои
народа, превращавшего дворянство, купечество, духовенство,
казачество и крестьян в участников подвига и ведущего ополчение
к Москве под водительством родомысла Пожарского для завершения
кровавой всероссийской драмы: смены уицраоров.
Когда Велга, в стенах подземного Друккарга раненая новым
Жругром, уползла, извиваясь, как поникшие и разорванные черные
покрывала, в свою Гашшарву, а уицраор Польши втянулся в пределы
своей страны, зализывая раны, зиявшие на месте отрубленных
щупальцев, - новый Жругр поглотил сердце первого, и новая
династия, венчаемая Яросветом и силами христианского мифа,
приступила к труду над новым историческим народоустройством
России.
ГЛАВА 2. ЭГРЕГОР ПРАВОСЛАВИЯ И ИНФРАФИЗИЧЕСКИЙ СТРАХ
Вряд ли хоть один добросовестный исследователь стал бы
отрицать горький для нашего национального самолюбия факт:
отсутствие в допетровской Руси каких-либо памятников,
свидетельствующих о плодотворной работе анализирующей и широко
обобщающей мысли. Ни к русским летописцам, ни к церковным
поэтам и писателям XII-XVI веков, ни даже к Иоанну Грозному,
проявившему в письмах к Курбскому незаурядный умственный
темперамент, мы, строго говоря, не могли бы применить термин
"мыслители".
В сущности, это естественно. На ранних исторических
стадиях какого бы то ни было народа не бывает и не может быть
иначе. Если что и может уязвить наше самолюбие, так это
чрезмерно затянувшийся - больше, чем на восемьсот лет, - период
культурного детства.
Естественно и другое: необычайная цельность характера и, я
бы сказал, недифференцированность душевной жизни, свойственная
людям тех эпох. Русские характеры XI или XVI века, будь то
Александр Невский или Иван Калита, Святополк Окаянный или
Малюта Скуратов, Стефан Пермский или Нил Сорский, Андрей Рублев
или автор "Слова о полку Игореве" (поскольку можно судить о его
личности по его произведению), - кажутся нам фигурами,
высеченными из цельного камня. По-видимому, единственный тип
внутреннего конфликта, хорошо знакомый этим людям, состоял в
угрызениях совести, но и для него был найден катарсис
руководительницей душ, церковью: покаяние и как крайняя форма -
постриг.
Это естественно потому, что вплоть до второй половины XVI
столетия исторический опыт не сталкивал русское сознание с
неразрешимыми противоречиями мысли и духа, не давал повода
заглянуть в пропасть этического или религиозного дуализма.
Борьба с татарами была борьбой с конкретным, открытым, ясно
очерченным, общенациональным врагом: такая борьба могла только
способствовать выработке цельного и крепкого, как кремень,
характера. Столкновение же христианского мифа с прароссианством
вряд ли даже осознавалось как глубокий духовный конфликт
современниками Юрия Долгорукого или Василия Темного. Скорее,
это был род синкретизма - устойчивое, не вполне отчетливо
осознанное бытовое двоеверие, которое не разделялось только
немногочисленной крайней общественной группой: монашеством.
Первой исторической фигурой, возвещавшей переход на другую
ступень, был Грозный; понятно, что такая фигура, будучи
вознесенной на предельную высоту государственной власти, так
сказать, на показ всему народу, не могла не произвести на
Пирамида