раз может смотреть в глаза смерти, он может не обращать внимания на пули и
шрапнельный огонь, но ни за что не согласится провести в одиночку ночь на
кладбище. Один из французских королей, который встретил смерть на эшафоте с
такой спокойной храбростью и достоинством, что заслужил общее восхищение,
настолько оказался не имеющим твердости в других отношениях, что сам ускорил
свое падение. С другой стороны, один известный бандит из первых дней Калифорнии,
прославившийся дерзостью, погубившей много народу в налетах и грабежах со своей
шайкой, имевший обыкновение так беспечно рисковать своей жизнью, как будто бы
совсем не знал страха, умер в припадке неистового ужаса, когда, наконец, был
пойман и повешен. Храбрец во всем другом может запраздновать труса при виде
безвредной змейки. Другой ни за что не пойдет на сеанс материализации духа,
третьих, наконец, вряд ли будет можно уговорить переночевать одних в заброшенном
доме, где не всё спокойно. Все такие страхи исчезнут с увеличением знания.
Кладбище не может быть страшилищем для того, кто знает, что мертвое физическое
тело в отношении обитавшего его когда-то человека играет ту же роль, что его
одежда, и что кладбище нисколько не опаснее гардероба. Преступник, которого
собираются лишить физической жизни, проигранной им возмущенной толпе, не
запраздновал бы вдруг труса, если бы знал, что смерти нет и что после утраты
физического тела, у него останется тело лучшее, чем физическое. Правда, что
предстоящая жизнь в астрале будет для него не очень приятной, но страх его ведь
всё-таки, по всей вероятности, обусловлен ожиданием полного уничтожения.
Человек, трусящий явления материализации или появления призрака, быстро
успокоился бы, если бы понял немножко больше из явлений и законов жизни в
невидимых мирах. Он не побежал бы от призрака, если бы знал, что призрак есть
временное скопление материи, столь же безвредное, как клубы дыма. Нам смешно,
когда громадной величины слон впадает в пароксизм при виде мышки, но страх его
ничуть не удивительнее множества других беспочвенных страхов у людей, причина
коих лежит в невежестве.
Интересно и поучительно проследить влияние страха на физическое тело. Даже
поверхностное наблюдение показывает, что действие страха крайне пагубно, тогда
как обладание храбростью есть неоценимое качество в его собственнике. Внезапный
испуг заставляет сжиматься сердце, приостанавливает кровообращение и делает лицо
бледно-пепельным. Нет ничего удивительного, когда ясновидящие говорят нам, что
эта эманация выражается серым цветом. Это вполне согласуется с тем, что мы знаем
о выражении страха в мире физическом. Эмоция страха, по-видимому, тождественна
со сжатием. Это — уменьшение жизни, а потому и жизнеспособности, это —
стремление отделиться от источника жизни. Страх есть лучший союзник болезни и
смерти. Он действует разрушающим, разлагающим образом. Это по опыту известно
каждому врачу, и поэтому доктора всегда стараются удалить чувство страха из
ощущений своих пациентов. Доктора знают, что если удается оживить надежду и
возбудить мужество, то битва уже выиграна больше, чем наполовину. Ибо страх
означает собой уменьшение жизненных сил, означает процесс сокращения жизни
вместо расширения ее, он враждебен духовному росту. Врожденная божественность
может найти себе выражение в атмосфере бесстрашия. Всякий род и степень страха
есть враг роста и развития, а родов и степеней страха многое множество. Люди
боятся бедности, боятся болезней, старости, несчастных случаев, боятся впасть в
беспомощность, боятся потерять службу, потерять власть, потерять положение в
обществе, боятся даже, что о них могут так или иначе подумать другие. У многих
такой страх или даже совокупность разных страхов вызывает состояние вечной
тревоги.
Повторяем еще и еще — причина всех таких страхов есть невежество. Трудность
лежит здесь в усвоении себе фактов — в понимании истинного соотношения между
явлениями и предметами, а отсюда и в осознании безвредности того, что иначе
внушает ужас. Человек страшится призрака только потому, что приписывает ему
несуществующую силу. Так и все остальные страхи столь же безосновательны и самые
предметы их столь же бессильны вредить ему, если не считать именно страха, раз
он допустит их внушить ему таковой. Всем вещам, коих человек опасается, он
приписывает воображаемую силу вредить ему. Но чтобы приобрести бесстрашие,
человек должен понять метод эволюции и сообразить, почему некоторые
неприятности, вроде внезапной потери имущества, несчастий на суше и на море,
одиночества в старческом возрасте и т. п. обрушиваются на тех или иных лиц. Он
должен уяснить себе три вещи: во первых — с человеком ничего не может
приключиться, если он сам не создаст соответствующих причин, во вторых —
неизбежность приносит гораздо меньше вреда, если встречать ее спокойно, лицом к
лицу, нежели если встречать ее в состоянии полной беспомощности от охватившего
ужаса, и, наконец, — всякая беда чему-нибудь учит человека, и такой урок имеет в
себе больше настоящей ценности, чем счастливое неведение. Из этого не следует,
конечно, чтобы неприятные вещи были лучше приятных, но что они абсолютно
необходимы для того, кто их испытывает. Если бы это было не так, то они бы не
случались, да и не могли бы случиться. Когда у мальчика разболится животик, то,
конечно, это не лучше, чем если бы он был здоровым, однако пока такой мальчик не
сообразит, что вредно кушать неспелые яблоки, боль в животике даст ему урок,
необходимый для его здоровья и благополучия в будущем. Если что-либо неизбежно,
то ничего не добьешься, пытаясь от этого увернуться, если же неизбежное несет
для нас урок, как в будущем предупредить еще большее страдание, то, конечно,
глупо жаловаться на него. Какой-то мудрец сказал, что есть два рода вещей, о
коих он решил больше не тревожиться. К одному роду он причислил всё то, что от
него зависело, а к другому — всё, что от него не зависело. Совершенно бесполезно
беспокоиться о вещах первого рода и совершенно излишне беспокоиться о вещах
второго рода. Немного здравого смысла — и демон беспокойства и тревоги
оказывается окончательно изгнанным. Однако следует сказать и кое-что еще о
страхе, кроме того, что он проистекает из невежества, ибо корень его гнездится в
таком невежестве, которое очень недалеко ушло от себялюбия. Человек, достигший
познания единства жизни во всём сущем во Вселенной, не имеет страха. Страх и
ненависть погибают одновременно. Человек ведь сам себя не боится. А когда он
знает, что составляет единое со всем, что живет на свете, у него не остается ни
к чему ни страха, ни ненависти. Набожные люди Востока молятся о том, чтобы им
стать не имеющими ни перед чем страха и чтобы ничто перед ними не имело страха.
“Совершенная любовь — ею же изгоняется страх.” Она изгоняет и себялюбие. Человек
перестал думать только о себе, а начинает думать уже о других. Вместо того,
чтобы опасаться, как он окажется одиноким и беспомощным в старости, он должен
думать только о том, как ему помочь теперь же тем, кто сейчас беден и одинок; и
как раз этим забвением самого себя он создаст те условия, вследствие коих в
старости будет богат преданными друзьями. С другой стороны человек, копящий
деньги “на старость”, может в старании своем к достижению большей их суммы как
раз впасть в те условия, при коих заброшенность его в старости может считаться
для него обеспеченной. Вдумчивый человек, рассматривающий зависимость между
причиной и следствием и ее влиянием на человеческую эволюцию, не может быть сбит
с толку глупой идеей, будто увеличивая количество материальных вещей, коими он
обладает, он может защитить себя от заслуженной им участи. Он также не будет
Пирамида
