же, как и огромная Азия.
Итак, северный материк, то есть Европа, кажется ему холодным, соседним с ледяной
Арктикой. Южный материк, наоборот, кажется ему сожженным это Африка. Детская география,
которую мы встречаем в первом фрагменте, используется во втором для объяснения выбора,
который сделал Гермес, запланировав основание города, достойного принять семя рода
людского. Он здесь отбрасывает землю, соседнюю с ледяной Арктикой, то есть европейский
материк. Весь? Мы можем это предположить, поскольку никакого ограничения не было
сделано. Он отбрасывает также весь южный материк, то есть Африку. Правда, Райценштайн не
хочет с этим согласиться, поскольку он любой ценой хочет видеть первый город нашего автора
в Египте; поэтому он цитирует других авторов, говорящих об "эвкразии", о прекрасной
климатической смеси земли фараонов. Но у нас нет никакого права приписывать нашему автору
мнения других. Нет, если мы желаем проследить ток его собственных мыслей, мы должны
исключить Африку, в том числе и Египет, так же, как и Ebpnos.
Но тогда - повторяя уже поставленный выше вопрос - что же остается? По-видимому,
ответим мы, земля между ними. То есть остров в Средиземном море, не так ли? Теперь, после
того, что было сказано в предыдущих параграфах, мы можем уточнить наш ответ: этот
серединный остров, расположенный между Европой и Африкой в Средиземном море, "остров
Пелопа". Тот факт, что в нашем представлении это скорее почти остров, в данном случае не
имеет значения, учитывая то, что древние греки рассматривали его именно как остров, Pelopon-
nesos. И если теперь мы сосредоточим наш взгляд на отрывках завершающих строф второго
фрагмента, мы найдем здесь неожиданные подтверждения. В 34-м стихе Райценштайн
расшифровал клаузулу nomieisin edosken, где не может быть вставлено никакое другое
существительное, кроме nymphais, "нимфы пастбищ". И именно Аркадия славилась
пастбищами, и там воспевали несчастья нимфы Номии, от чьего имени произошло название гор
Номия.
Если мы пойдем еще немного дальше, то мы встретим название Ogygie, о котором я уже
говорил; за ним следует моносиллаба, формирующая окончание стиха, у которой первая буква
есть ch, последняя - п, а две средние стерты; Райценштайн подставил choun, "грунт"; я же
предпочел бы chthon, восстанавливая существительное, которое требует прилагательного
ogygie, но это не имеет большого значения. Что более интересно, это то, что эпитет ogygios
придается иногда, как я уже заметил, реке Ладон, главной реке Аркадии, разделяющей ее на две
части, северную и южную; и когда мы читаем выше стих ton de ge messos, нам хочется его
отнести именно к Ладону как к реке "середины". Этот Ладон заслуживает нашего внимания и по
другим причинам; но прежде чем об этом говорить, я хотел бы устранить возражение, которое,
возможно, появится у непосвященного читателя.
Мы вроде бы согласились с тем, что Гермес из нашей космогонии после того, как отбросил
Европу и Африку, остановил свой выбор на Пелопоннесе; не слишком ли наивной была бы эта
идея? Не более наивной, я могу ответить, чем та, которую мы открываем у Софокла, свидетеля
более важного, чем скромный автор нашей космогонии. Итак, можете ли вы читать без
снисходительной улыбки стих из его столь прекрасного гимна в честь его любимого холма,
Колонос, в котором он говорит об оливковом дереве: "Есть древо, которым не может
похвастаться ни земля, именуемая Азией, ни великий дорический остров Пелопов"? -
Маленький Пелопоннес противопоставляется как "великий остров" всей Азии!
Подумайте также об Анаксагоре, верящем, что он создал совершенно парадоксальную
гиперболу в глазах своих соотечественников, когда приписал солнцу величие Пелопоннеса. А
что касается нашего автора, то его самонадеянность можно простить тем более, если он
представлялся как пророк Гермес, национальный бог той же Аркадии, чей народ был создан до
Солнца и до Луны. Но bepmelq к нашей реке, к Ладону.
V
Эта река памятна с более чем одной точки зрения. Она не самая большая река Пелопоннеса -
в этом ее превосходит Альфия, - но однако она самая большая в Аркадии, которой она
принадлежит во всем своем течении вплоть до ее впадения в ту же Альфию. Добавим, что ее
исток расположен рядом с озером и городом Фенеос. Это озеро, так же как и соседнее,
Стимфальское, расположенное у подножия Киллены, родной Горы Гермеса, было центром
аркадийского культа этого бога: Цицерон в своем каталоге разных Меркуриев (ND, III, 56) четко
отличает "пятого Меркурия, quern colunt Pheneatae (которого почитают Фенеатяне)" от других
по-видимому, по причине его качества великого бога, бога-творца мира, каким он не был
больше нигде. Таким образом, мы видим, что Ладон географически связан с регионом
аркадийского Гермеса.
Но это еще не все. Как и все потоки, Ладон должен был бы быть сыном Океана; мы совсем
не удивлены, встретив название этой патриархальной реки в заключительных отрывках второго
фрагмента, составляющих клаузулу 34-го стиха, предшествующую введению "нимфы пастбищ",
nymphai Nomiai. Но по аркадийской мифологии у нашего потока было потомство: дочь Дафна,
чью мать одни называли Стимфалис (имя, ведущее нас в центр аркадийского культа Гермеса),
тогда как в представлении других ею была сама мать-Земля.
Остановимся здесь на минуту. Имя Дафны хорошо известно, но мы встречаем его скорее в
связи с Аполлоном, чем с Гермесом. Достаточно обратиться к Овидию, который в первой книге
"Метаморфоз" подробно рассказывает нам, как Аполлон, пленившись красотой этой нимфы,
долго преследовал ее, пока она, истощенная, но в то же время ревниво хранящая свою дикую
девственность, упросила Землю принять ее в свое материнское лоно. Земля исполнила ее
просьбу, и лавровое дерево, по-гречески daphne, выросло на том месте, где она исчезла.
Аполлон, раздосадованный потерей, сделал его своим любимым деревом - и с этого момента
лавр стал даже символом этого бога. Это рассказ Овидия, но читатели его "Метаморфоз"
отлично знают, что, в отличие от многочисленных любовных приключений богов, он поместил
этот рассказ в первой книге, содержащей космогонию. Из этого мы можем заключить (по
Овидию или, скорее, по его эллинистическому источнику, будь им Никандр или кто-либо иной)
- Дафна также была космогоническим могуществом.
Итак, она была дочерью Ладона; что из этого можно заключить? Отцовство Ладона
вовлекает ее в религию Гермеса; любовь Аполлона - в его религию; что мы извлечем из этого
противоречия? По-моему, оно должно быть рассмотрено по аналогии с другими случаями
взаимоотношений двух религий. У религии Аполлона был активный центр в Дельфах и не менее
активные лирические поэты VII и VI веков; религия же Cepleq` не могла похвастаться таким
могуществом. Вот почему Аполлон везде появляется в подобных конфликтах как захватчик,
тогда как бедный Гермес, малоизвестный бог аркадийцев, должен был в каждом случае уступать
ему. Отсюда следствие: Дафна также первоначально принадлежит к религиозному циклу
Гермеса, а ее связь с дельфским богом является результатом более поздней эволюции. Она так
ни к чему и не привела: у любви Аполлона к Дафне нет генеалогического следствия. А
генеалогии имели в Греции огромное практическое значение: нельзя было свободно устранять
признанных предков и давать других. Таким образом, любовь Аполлона не оказала никакого
влияния на потомство Дафны; она осталась в области поэзии и артистов, зависящих от этого.
Что же касается настоящего потомства, мы здесь можем кое о чем догадаться, хотя прямых
свидетельств нам не хватает. Дочери потоков имеют свою определенную роль в генеалогиях
родов в Греции.
В частности Ио, дочь потока Инахос в кантоне Аргос, которая стала, как всем известно,
любовницей Зевса и матерью Эпафоса, прародительницей царского рода Аргоса. Другой пример
- Эгина, дочь потока Азопоса: она тоже имела любовником Зевса, который сделал ее матерью
Эака и через него прародительницей Пелея и Теламона, Ахилла Пелида и Аякса Теламонида,
вышедших с острова Эгина. Правда, Азопос, собственно говоря, является потоком не Эгины, а
Пелопоннеса, недалеко от острова (поскольку на маленьком острове нет своей реки, нужно
было искать ее по соседству). Что важно - это генеалогическая формула: царский род или,
Пирамида
