от ответа.
Кивком головы он предложил мне сесть рядом с ним на
скамейку и, пододвинувшись вплотную, прошептал мне на ухо:
-- Эти деревья точно знают, когда позволять листьям
опадать.
Он осмотрел все вокруг себя, как будто боялся, что нас
могут подслушать, а затем добавил таким же доверительным
шепотом:
-- А сейчас деревья знают, что их листьям не нужно падать.
-- Листья увядают и падают независимо от чего бы то ни
было, -- важно произнесла я. -- Это закон природы.
-- Эти деревья крайне капризны, -- упорно настаивал он. --
У них есть собственный разум. Они не подвластны законам
природы.
-- Что же заставляет деревья не сбрасывать листья? --
спросила я, пытаясь сохранить серьезное выражение.
-- Хороший вопрос, -- размышлял он, задумчиво потирая
подбородок. -- Боюсь, что я еще не знаю ответа. Деревья не
сказали мне. -- Он глупо улыбнулся и добавил: -- Я уже говорил
тебе, что это не обыкновенные деревья.
Прежде чем я успела возразить, он спросил:
-- Ты уже приготовила себе завтрак?
Я чрезвычайно удивилась такой внезапной смене предмета
разговора.
-- Да, -- согласилась я, потом запнулась на минуту. Мной
овладело почти дерзкое настроение. -- Вообще-то я не так уж и
забочусь о пище. Мне нравится есть одно и то же и утром, и
вечером. Я жила бы на шоколаде и орехах, если бы от этого не
появлялись прыщи.
Забыв об осторожности, я по своему обыкновению начала
жаловаться. Я сказала смотрителю, что очень хотела бы
поговорить с женщинами. -- Для меня чрезвычайно важно, чтобы
они объяснили, что со мной происходит. Тревога -- вот все, что
занимает меня в последнее время. -- Я почувствовала себя более
спокойно после того, как сказала все, что хотела. -- Правда,
что они ушли навсегда? -- спросила я.
-- Да, навсегда, -- ответил смотритель. И увидев
недоумение, написанное на моей физиономии, добавил: -- Но ведь
ты знала об этом, правда? Ты уже разговаривала со мной, не так
ли?
Прежде чем я могла оправиться от шока, он спросил меня
искренним, но приводящим в замешательство тоном, -- Почему же
это так шокировало тебя? -- Он на минуту остановился, как бы
давая мне время подумать, потом сам ответил на свой вопрос. --
О, я знаю! Ты бесишься, потому что они взяли с собой Исидоро
Балтасара. -- Он похлопывал меня по спине, как бы подчеркивая
каждое слово. По его глазам было видно, что ему все равно, как
я отреагирую: яростью или слезами.
Знание, что встречи не будет, дало мне непостижимое
чувство самообладания.
-- Я не знала этого, -- пробормотала я. -- Клянусь, я на
самом деле ничего не знала. -- Я смотрела на него в немом
отчаянии и ощущала, как кровь отливает от моего лица. Колени
болели. В груди было так тяжело, что я едва могла дышать. В
полуобморочном состоянии я обеими руками ухватилась за
скамейку.
Голос смотрителя был слышен как очень далекий звук. --
Никто не знает, вернется ли он. Даже я. -- Наклонившись ко мне,
он добавил, -- Мое личное мнение: он ушел с ними на время, но
он вернется; если не прямо сейчас, то через несколько дней. Это
мое мнение.
Я поискала его глаза, -- проверить, не смеется ли он надо
мной. Его неунывающее лицо излучало искренность и
доброжелательность. Глаза были по-детски бесхитростны.
-- Но когда он вернется, он уже больше не будет Исидоро
Балтасаром, -- предупредил меня смотритель. -- Тот Исидоро
Балтасар, которого ты знала, я думаю, уже ушел. И как ты
думаешь, что во всем этом самое грустное? -- Он остановился, а
потом сам ответил на свой вопрос. -- Ты приняла его как дар и
даже не поблагодарила за все его внимание, помощь и любовь к
тебе. Наша самая большая трагед
1000
ия в том, что мы шуты, не
замечающие ничего, кроме нашего шутовства.
Я была слишком опустошена, чтобы произнести хоть слово.
Внезапно смотритель поднялся на ноги. Не говоря ни слова,
как будто его очень стесняло мое общество, он пошел вдоль
тропинки, ведущей к другому дому.
-- Не оставляй меня здесь совсем одну, -- закричала я ему
вслед.
Он повернулся, посмотрел на меня, а потом рассмеялся. Это
был громкий, радостный смех, эхо от которого разносилось вокруг
по кустам чапарраля. Он еще раз посмотрел на меня, а потом
исчез, как будто кусты чапарраля поглотили его.
Будучи не в состоянии следовать за ним, я все еще ждала,
что он вернется или внезапно появится передо мной, испугав до
полусмерти. Я все еще оставалась в напряжении, которое
ощущалось скорее телом, чем умом.
Как это всегда случалось, я не слышала, когда подошла
Эсперанса, но ощутила ее присутствие. Я обернулась и
обнаружила, что она сидит на скамейке под сапотовым деревом. Я
пришла в восторг уже только от того, что вижу ее.
-- Я думала, что никогда больше тебя не увижу, --
вздохнула я. -- Я почти смирилась с этим, думая, что ты тоже
ушла.
-- Бог милостив! -- произнесла она в странном оцепенении.
-- Ты действительно Зулейка? -- воскликнула я.
-- Не совсем, -- возразила она. -- Я Эсперанса. Чем ты
занимаешься? Валяешь дурака, разрешая вопросы, на которые никто
не в состоянии ответить?
Пирамида