награды пощёлкивала клювом. — Лети в Совятню, если ты голодная».
Хедвиг одарила его особенно обиженным взглядом и вылетела в распахнутое
окно, задев крылом его голову.
«Гарри...» — сказала Эрмиона успокаивающе.
«Я иду спать, — отрезал Гарри, — до завтра».
Наверху в спальне, надев пижаму, он взобрался в свою кровать под
балдахином, хотя не чувствовал ни малейшей усталости.
Если Сириус вернётся и его поймают, то это будет его виной. Ну зачем он
выболтал всё Сириусу! На секунду почувствовал боль — и пошёл трепаться… Не
хватило ума промолчать…
Он услышал, как Рон поднялся в спальню, но притворился спящим. И долго ещё
Гарри лежал, уставившись бессонными глазами в тёмноту балдахина над головой. В
спальне было совершенно тихо и, если б Гарри не был так занят своими мыслями, то
отсутствие обычного храпа Невилла навело бы его на мысль, что он, Гарри, не был
здесь сегодня единственным человеком, страдающим бессонницей.
Глава пятнадцатая
БОБАТОН И ДУРМШТРАНГ
На утро Гарри проснулся с окончательно созревшим в голове планом, как будто
его спящий мозг всю ночь над ним трудился. Он вскочил, оделся в бледном
рассветном свете, не зажигая лампы, на цыпочках вышел из комнаты, не разбудив
Рона, и спустился в пустую гостиную. Там он поднял со стола, на котором всё ещё
лежала его домашняя работа по Прорицанию, кусочек пергамента и принялся писать.
Дорогой Сириус!
Ты знаешь, я думаю, что мне просто приснилось, что у меня болел шрам. Когда
я писал тебе предыдущее письмо, я ещё не совсем проснулся. Тебе не за чем
возвращаться сюда. Всё в полном порядке. Не беспокойся обо мне — моя голова
совершенно не болит.
Гарри.
Дописав письмо, он пролез через портретный ход и побежал по спящему замку
(на секунду задержавшись в коридоре пятого этажа, где Пивз сделал попытку
запустить в него огромной вазой) прямо в Совятню, расположенную под крышей
Западной Башни.
Совятня была круглой, выложенной камнем комнатой, довольно холодной и
отданной во владение сквознякам, потому что в окнах не было стёкол. Пол Совятни
был устлан соломой, помётом и отрыгнутыми скелетами домашних мышей и полёвок.
Сотни сов всевозможных разновидностей сидели на насестах, расположенных рядами
один над другим до самой верхушки башни. Почти все совы дремали; но временами то
из-под одного, то из-под другого крыла вспыхивал круглый янтарь совиного глаза.
Гарри разыскал Хедвиг, которая примостилась между сипухой и неясытью, и подбежал
к ней, скользя по покрытому помётом полу.
Хедвиг долго не желала просыпаться и упорно не обращала на него внимания,
переминаясь на своём насесте и поворачиваясь к нему спиной. Она всё ещё дулась
на него за его неблагодарное поведение прошлым вечером. И только когда Гарри
осторожно высказал предположение, что она утомилась с дороги, и потому ему
следует позаимствовать у Рона Боровутку, она соблаговолила подать ему лапку и
разрешила привязать к ней письмо.
«Отыщи его, хорошо? — попросил Гарри, поглаживая её по спине. Он поднёс её
к одному из оконных проёмов. — Отыщи его до того, как он попадёт в лапы к
Дементорам!»
Хедвиг ущипнула его за палец, пожалуй, чуть сильнее, чем обычно, но при
этом нежно ухнула. Потом, расправив крылья, она вылетела в рассветное небо.
Гарри следил за ней глазами, чувствуя, как знакомое гадкое ощущение зашевелилось
у него в желудке. Он так надеялся, что ответ Сириуса успокоит его, а получилось
наоборот…
«Но ведь это же чистое враньё, Гарри! — резко сказала ему Эрмиона за
завтраком, когда он рассказал им с Роном об этом письме, — ты прекрасно знаешь,
что боль в шраме тебе вовсе не приснилась».
«Ну и что?! — ответил Гарри, — на моей совести не будет лежать его
возвращение в Азкабан!»
«Оставь», — отрезал Рон, когда она открыла рот, чтобы возразить. И в первый
раз в жизни Эрмиона послушалась его и замолчала.
В последующие дни Гарри вовсю старался не волноваться о Сириусе. Не считая
того, что каждое утро, когда прибывала совиная почта, он, волнуясь, выискивал в
ней Хедвиг, а перед сном не мог отогнать от себя страшного видения, в котором
Дементоры зажали Сириуса в одном из тёмных переулков Лондона, днём он успешно
отгонял от себя мысли о своём крестном отце. К сожалению, он не мог отвлечься
игрой в Квиддитч. Хорошая тренировка была лучшим лекарством от расшатанных
нервов. Но с другой стороны он и без тренировок был по уши занят — им задавали
всё больше и больше уроков, в особенности Профессор Хмури.
На одном из уроков к всеобщему изумлению он объявил, что собирается
наложить Заклятье Империус на каждого ученика в отдельности, чтобы
продемонстрировать его силу и посмотреть способны ли они будут противостоять
ему.
«Но… но вы же говорили, профессор, что это — противозаконно, — неуверенно
пробормотала Эрмиона, когда Хмури взмахом своей волшебной палочки убрал парты,
чтобы очистить место посредине классной комнаты, — Вы сказали, что наложение
этого заклятья на другого человека…»
«Дамблдор желает, чтобы вы на своей шкуре испытали действие этого заклятья,
— ответил Хмури, устремляя свой волшебный глаз на Эрмиону. Этот страшный глаз
впился в неё жутким, немигающим взором. — Но если ты предпочитаешь пойти по
трудной дорожке и почувствовать это заклятье, когда его наложит на тебя тёмный
маг и будет управлять тобою, как марионеткой — отлично. Ты можешь считать себя
свободной. Пошла отсюда».
И он указал ей на дверь скрюченным пальцем. Эрмиона покраснела и
пробормотала что-то невразумительное о том, что она вовсе не имела в виду, что
хочет уйти с урока. Гарри и Рон с ухмылкой переглянулись. Они прекрасно
понимали, что Эрмиона скорее бы выпила чашечку буботубного гноя, чем пропустила
такой важный урок.
Хмури начал по очереди вызывать учеников и накладывать на них Заклятье
Империус. Гарри во все глаза глядел, как один за другим под действием этого
Пирамида
